У кривой сосны — Коваль Ю.И.

Высокая и узловатая, покрытая медной чешуёй, много лет стояла над торфяными болотами Кривая сосна. Осенью ли, весной − в любое время года казались болота мрачными, унылыми, только Кривая сосна радовала глаз.
С севера была она строга, суховата. Она подставляла северу голый ствол и не прикрывалась ветками от ветров.
С востока ясно было, что сосна действительно кривая. Красный ствол туго загнулся вправо. За ним метнулись ветки, но тут же поворотили назад, напряглись и с трудом, цепляясь за облака, выправили ствол, вернули его на прежнюю дорогу.
С юга не было видно кривизны. Широкая хвойная шапка нависла над болотом. Вырос будто бы на торфу великий и тёмный гриб.
А с запада кривизна казалась горбом, уродством. С запада походила сосна на гигантский коловорот, нацеленный в небо.
В сухой год в июле над сосною прошла гроза. Торфяная туча навалилась на болота пухлым ржаным животом. Она ревела и тряслась, как студень. От ударов грома осыпалась голубика.
Прямая молния угодила в сосну, спиралью обошла ствол, пропахала кору до древесины и нырнула в торф. От этой молнии за год высохла сосна, но долго ещё стояла над болотами, сухая, посеребрённая. Осенний ветер − листобой ухватил её за макушку, поднажал в горб да и вывернул с корнем. Рыхлый торф не удержал корней.
Года через два после того я охотился на торфу.
Была ранняя весна, и утка летела плохо. В болотах млел ещё жёлтый кислый лёд, но на берегах уже появилась из-под снега прошлогодняя трава и груды торфа.
Частым осинником вышел я на поляну, где лежала Кривая сосна. За зиму на неё намело снегу. Корень-выворотень весь зарос им и стоял торчком среди осинника, как белый горбатый бык. В осиннике снег таял медленней, чем на открытом месте, − всюду видны были светлые пятна, а на них зимние заячьи следы.
Вспрыгнув на ствол, я заглянул по ту сторону поваленного дерева. Здесь снега было ещё больше − целый сугроб, и на снегу, притаившись, лежал большой серый зверь.
Рысь!
В глазах поплыли красные пятна, я стал сдёргивать с плеча ружьё, но зверь не шевелился. Постояв с минутку, я осторожно слез на землю, шагнул вперёд.
Вытянув длинные голенастые ноги, запрокинув голову, на снегу передо мной лежал лосёнок. Он был серый, как нелинявший заяц, − тёмная спина цвета осиновых серёжек, а на животе мех светлый, облачный. Глаза его были закрыты. Рядом лежало несколько обглоданных осиновых веток.
Я подошёл и не знаю зачем дотронулся до него сапогом. Нога ударилась, как об пень, − он давно уже окоченел. На боку заметно было белёсое розовое пятно − след огнестрельной раны.
Дело было ясное. Кто-то стрелял в лосёнка и ранил его. Стрелял браконьер, дурак. Он знал: лосей бить запрещено. Выстрелив, он напугался того, что сделал, убежал домой.
Измученный болью в боку, лосёнок не один ещё день бродил по лесу и пришёл сюда, в осинник у Кривой сосны. Здесь он прилёг на снег и лежал, защищённый корнем-выворотнем от ветра.
Закурив, я закинул за спину ружьё и хотел осмотреть его рану, но замер на месте.
В десяти шагах, в ольховых кустах, приподняв лишь голову от земли, лежала лосиха. Она лежала неподвижно и тяжело, внимательно глядела на меня.
В деревне Стрюково охотников мало. Мужчинам хватает колхозной работы, и в лес бегают двое-трое. Настоящий охотник тут один − государственный лесник Булыга.
Я нашёл его около дома, в саду. Поднявшись на лестницу-стремянку, он обрезал яблоню кривым ножом.
− Слышь, − крикнул я, − лосёнка нашёл! Мёртвого.
− Где?
− У Кривой сосны.
Булыга слез на землю, достал сигарету «Памир», присел на корточки, привалясь спиной к стволу яблони. Он закурил и сразу окутался дымом. Его морщинистое лицо и вся большая голова походили сейчас на хмурую деревенскую баньку, которую топят по-чёрному: изо всех щелей валит дым.
− На боку рана, − объяснил я. − Кто-то стрелял. А мать лежит рядом, ждёт, что он встанет.
− Лоси у меня на учёте, − сказал Булыга. − Надо глядеть − акт составлять. Пошли − покажешь.
Весь день стояла пасмурная погода, но часам к пяти похолодало, облака частью ушли с неба, стало очень светло. Поля и перелески просматривались насквозь, и чуть ли не за километр заметна была пара тетеревов, сидящих на берёзке.
Я шёл следом за Булыгой туда, к Кривой сосне, и думал: «Кто же это мог стрельнуть в лосёнка? Зачем?»
Неподалёку уже от сосны, в осиннике, Булыга остановился.
− Слушай, − сказал вдруг он, − если это ты его стукнул, честно скажи.
Глянув мимо меня, он отвернулся.
Всё так же вытянувшись и закинув голову, лежал на снегу лосёнок. Лосиха рядом, в ольховом кусту. Она, наверно, не вставала с тех пор, как я ушёл. Хрипло крича, над поваленной сосной летали две сороки.
Булыга оглядел следы на снегу и на торфе, потом подошёл к лосёнку и наклонился над ним. Тут же послышался тревожный треск.
С трудом, неуклюже лосиха поднялась на ноги. Она казалась огромной на тонких, сухих ногах, и особо велика была её голова с насупленной губой. Ноги у неё дрожали.
− Экое буйло, − сказал Булыга, отходя на всякий случай в сторону. − Сгас твой парень, сгас…
Вздёрнув губу, лосиха прикусила осиновую веточку, сгрызла с неё кору.
− А я думал, это ты его ударил. Теперь вижу: не ты. А если не ты, тогда Шурка Сараев. Только он в лес ходил, искал, говорит, косачиные тока.
Лосиха поглодала осиновой коры, потом переломила зубами ветку и подошла к лосёнку. Постояла, наклонилась, положила ветку на снег.
Следующим утром налетели на деревню Стрюково скворцы. Они свистели на всех заборах, на вербах, на сараях. Дороги и оттаявшие огороды были усыпаны скворцами, будто подсолнечными семечками.
А за огородами, над полем, подымаясь высоко в небо, непрерывно пели жаворонки. Тёплое сдобное облако, плывущее над землёй, было утыкано жаворонками, как изюмом.
Утром я пил у Булыги чай, и за чаем мы помалкивали, ожидая Шурку Сараева. Мы фыркали, отдувались, кривились от кислой клюквы!
− Эй, хозяин! − заорал с улицы Шурка Сараев. − Дома, что ли?
Прогремев дверью, Шурка вошёл в дом, прислонил к стене ружьё, а сам присел на порог.
− Иди в комнату.
− Дак сапоги грязные.
− Скинь.
В белых вязаных носках Шурка прошёл в комнату, сел на диван, купленный для гостей, заслонил спиной вышитого на покрывале голубого петуха.
− Рассказывай, Шурка, как дело было, − сказал Булыга.
Голос его звучал спокойно, но в нём слышалась будущая гроза, и Шурка забеспокоился:
− Како?
− Тако! − передразнил Булыга, торопливо отхлёбывая чай. − Ну-ка, подай ружьё!
− Како? − снова не понял Шурка.
− Твоё! − рявкнул Булыга и закашлялся, подавился клюквой. − Подай сей момент!
Шурка вскочил с дивана и за дуло выволок ружьё из прихожей. Оно зацепилось за порог и не протаскивалось в комнату, упиралось.
− Ты не ори, − сказал Шурка, подавая ружьё и не понимая ещё, в чём дело. − Разберись вначале, потом ори.
− Мы уж во всём разобрались, − угрожающе сказал Булыга. − Всё замерили. Знаем, чьё это дело.
Шурка напряжённо присел на диван, голубой петух выглядывал из-за его плеча.
Булыга переломил ружьё и понюхал ствол, а затем стал вроде бы исследовать ружьё Шуркино изнутри.
− Так точно и выходит, − сказал он и сунул мне под нос переломленное ружьё. − Видишь?
Поглядев на ржавый, несмазанный замок, я буркнул:
− Вижу.
− Вот и я вижу, − сказал Булыга и резко встал из-за стола. − Ружьё, Шурка, придётся у тебя отобрать.
Отворив шкаф-гардероб, он сунул в него Шуркину тулку.
− Ты погоди, погоди, − сказал Шурка, вскакивая с дивана и хватая Булыгу за локоть. − Не балуй! Ты ружья не покупал!
− Сядь! − сказал Булыга, отворачиваясь от шкафа. − Сядь, отвечай на вопросы. Ты когда был в лесу?
− В ту субботу.
− Стрелял?
Шурка кивнул:
− Утицу.
− Врёшь! Утка ещё не летела. Кого стрелял? Говори!
− Кого надо! − заорал Шурка. − Чего ты пристал, булыжник!
− Ну, ладно, − сказал Булыга, внезапно успокаиваясь. − Суд разберётся.
Слова эти Шурку ошеломили, он окостенел, тупо разглядывая блюдо с клюквой.
За окном свистнул скворец, солнечный заяц пробился через ящик с рассадой, стоящий на подоконнике, забегал по дивану, по голубому петуху.
− Я ведь ничего такого не сделал, − тоскливо сказал Шурка. − И стрельнул-то разок − пугнуть хотел.
У Шурки Сараева карие глаза. Он умеет играть на гармони.
Каждый вечер приходит Шурка в клуб, садится посреди залы на табурет, и пошло-поехало: пум-ба-па, пум-ба-па…
Льётся из гармони музыка, а Шурка потряхивает в такт головой и сильно давит левой рукой на басы.
За музыку Шурку в деревне уважают. Не всякий сыграет на гармони, да ещё чтоб левая рука поспевала за правой, а правая не ревела белугой, ласково нажимала на кнопочки.
Потерянный сидит сейчас Шурка на Булыгином диване − голубой петух нацелился ему в висок.
− Ну, это… − говорит Шурка. − Ну, так уж получилось. Ну, шёл я, а тут лосиха. Выскочила из куста − и на меня. Хотела, наверно, затоптать. Ну, я и пугнул, чтоб отстала.
− А как же в лосёнка попал? − спросил я.
− Так я ж мимо стрелял! − обрадовался почему-то Шурка. − По кустам, а там лосёнок стоял.
− Ты что ж, его разве не видел?
− Не видел, не видел, где там увидеть − кусты, ёлочки…
Шурка крутился на диване, глядел то на меня, то на Булыгу: верим или нет?
− Ступай на двор, − сказал Булыга. − Возьми лопату.
− Зачем?
Булыга не ответил, и Шурка решил, видно, не спорить; встал, прошёл в своих белых носках по половикам, кряхтя, надел у порога сапоги и тихонько хлопнул дверью.
− Пошли и мы, − сказал Булыга. − Надо лосёнка прибрать, а то ведь она не отойдёт от него. Сгаснет.
Во дворе Булыга срезал бельевую верёвку, навязанную на берёзы, и мы пошли к Кривой сосне. Шурка с лопатой на плече шёл впереди и на поворотах тропы останавливался.
− Ты только до суда не доводи, − просил он Булыгу, виновато взмахивая лопатой.
В осиннике снега почти не осталось. Сугроб, на котором лежал лосёнок, съёжился, пожелтел, под него подтекла тёплая лужа. И лосиха лежала теперь подальше от Кривой сосны и смотрела в сторону, на торфяные болота.
− Подойди-ка поближе, − сказал Булыга. − Погляди.
− Чего я буду глядеть? − сказал Шурка недовольно и отвернулся, играя лопатой.
− Гляди.
− Ну гляжу. Ну и что? Чего пристал?
− Копай яму, − сказал Булыга и плюнул мимо Шурки.
− Ну выкопаю, ну и что?
Шурка прошёлся по поляне вокруг сосны, потыкал лопатой.
− Земля-то мёрзлая, − уныло сказал он.
Наконец он примерился, нашёл какую-то небольшую ямку, стал её расширять. Торф поддавался плохо: не оттаял как следует. Шурка копал мучительно, часто останавливаясь отдохнуть.
− Ну, яму я выкопаю, ладно. Только ты до суда не доводи. Она меня затоптать хотела. Вон какая морда, она нас всех потопчет!
Лосиха повернула голову на шум, но не вставала, а только смотрела, что делает Шурка.
Через час яма была готова, и Шурка обвязал ноги лосёнка бельевой верёвкой. Потом, закинув верёвку на плечо, стал подтягивать его к яме.
− Помогите, что ль, − сказал он, напрягаясь изо всех сил.
Я хотел было подсобить ему, чтоб скорее кончить всё это тяжёлое дело, но Булыга взял меня за рукав.
− Пускай сам, − сказал он. − Сам убил − сам пускай хоронит.
Уже у ямы лосёнок застрял в кустах. Шурка дёрнул яростно и оборвал верёвку.
− Барахло! − закричал он, чуть не плача и махая обрывком. − Верёвка твоя дрянь! Гнилушка.− Надвяжешь.
Затрещали кусты − лосиха медленно поднялась и пошла к Шурке, высоко подымая ноги, выбирая место, куда ступить.
− Она ведь убьёт! − закричал Шурка, бросая верёвку. − Она меня помнит!
− Небось, не убьёт, − сказал Булыга. − А убьёт − похороним. Яма-то как раз готова.
Шурка сплюнул, поглядел ещё на лосиху и вдруг бросился в сторону.
− Куда? − закричал Булыга.
Но Шурка не отвечал, ломал сучки, выбираясь на тропу.
− Вертайся, дурак! − заорал Булыга.
Выйдя из кустов на поляну, лосиха остановилась, подняла кверху голову, так что стала видна её коротенькая бородка, и захрипела. Она жестоко исхудала, грязно-бурая шерсть на ней свалялась и висела клочьями.
− Опасно всё-таки, − сказал я. − Может убить.
− Небось, не убьёт, − повторил Булыга. − Сама еле дышит.
Лосиха обнюхала верёвку, шумно выдохнула, отошла и снова тяжело легла в кусты.
− Эй, − закричал Булыга, − вертайся!
− Не вернусь! − откликнулся Шурка неподалёку. − Она меня помнит!
Перемазанный торфом, с разодранным лбом вышел Шурка к сосне, боком-боком подошёл он к лосёнку, наклонился, взял в руки верёвку.
− Я сделаю, − сказал он. − Постараюсь. Ты токо до суда не доводи.
Спустив лосёнка в яму, Шурка стал её торопливо забрасывать землёй.
− Всё, − сказал он. − Теперь всё. Пошли домой.
− Погоди, − сказал Булыга. − Посмотрим, что она будет делать.
Лосиха долго ещё лежала на месте, потом поднялась и пошла к торфяной куче, наспех набросанной Шуркой. Подняв голову кверху, она вдруг коротко захрипела, забормотала что-то и легла животом на торфяную кучу.