Дикая яблонька — Пермяк Е.А.

Подарила бабушка своему внуку Антоше нож-складешок. Острый-преострый, с кленовым черенком. Не нарадуется внучонок на свой складешок. Только не знает, что бы такое своей обновкой сделать. Пошел в лес. Видит дикую яблоньку. «Дай-ка, ─ думает, ─ я из нее батожок вырежу».
Нахмурился лес. Зашумел:
─ Ты что, баловник, делаешь? Зачем мою внучку губишь?
А мальчонка-то не из трусливых был. Уткнул руки в боки да и крикнул на лес:
─ Не шуми! Не больно боюсь! ─ и стал дикую яблоньку подрезать.
Лес пуще прежнего зашумел:
─ Не гневи меня. Плохо тебе будет, коли я разгневаюсь…
─ Да что ты мне можешь сделать! Кто ты мне? Поишь или кормишь? Что от тебя пользы-то? ─ возмутился так-то Антоша да и принялся из срезанной яблоньки батожок мастерить.
Умолк лес. Потемнел. Дождь накрапывать начал. Молния сверкнула. Птички пискнули и в гнезда попрятались.
Схватил паренек батожок, сунул за пазуху складешок и ─ домой к бабушке. На бегу обернулся да лесу язык показал.
Лес на это последний раз прошумел:
─ Каков ты со мной, таков и я с тобой буду.
Услыхал это батожок, вырвался из Антошиных рук да стукнул его по затылку. Алеша оглянуться не успел, а батожок уже в лес убегает.
─ Очень ты мне нужен, ─ запустил Антон камнем вдогонку батожку и ходу. Хотел до грозы домой поспеть. До деревни-то уж совсем пустяк оставался ─ через горбатый мост и дома. Кинулся Антоша к мосту, да не тут-то было. Мост до того круто сгорбился ─ не перейти, не перелезть.
─ Ты что это, горбун, выдумал? Почему не пропускаешь меня? ─ спрашивает Антоша. ─ Разгорбись. Мне по тебе пройти надо.
А мост ему в ответ:
─ Тебе надо, а мне нет. Я ведь деревянный. В лесу вырос, из леса пришел, леса и слушаюсь.
Антоша ─ к лодке. А та возьми да перевернись.
─ Это еще что за новости?
─ Аль не знаешь, ─ отвечает, ─ что лодки в лесу растут. Из дерева долбятся. Плыви-ка плывмя, парень. Тут брода нет.
Дождь к той поре как из ведра полил. Что тут поделаешь? Так и так мокрому быть. Переплыл Антоша речку. Продрог. По весне дело-то было. Припустил домой, только пятки сверкают. Ткнул с разбега калитку, а калитка как стена каменная. Не открывается.
─ У меня зуб на зуб не сходится, а ты еще супротивничаешь, ─ и ну калитку руками, ногами бить.
А та ему:
─ Бей, бей, хоть лоб разбей, все равно не откроюсь. Деревянная я. Лезь-ка лучше, парень, свиным ходом, собачьим лазом…
Делать нечего. Полез Антоша свиным ходом, собачьим лазом. Чучело чучелом вылез из-под ворот.
Увидела бабушка Антошу мокрого да грязного, да прозябшего, руками всплеснула:
─ Ахти мне! Где же это ты?
А у Антоши вовсе зуб на зуб не сходится. Дрожит, слова вымолвить не может. Видит бабушка, что не до расспросов теперь. Баню надо топить ─ внука парить. Истопила бабушка баню. Посадила Антошу на полок. Хорошо мальчонке в тепле.
─ Дай-ка, бабушка, веник березовый. Попариться хочу.
Веник сам собой прибежал. Прибежал да тут же на глазах листья шелковые березовые сбросил и давай Антошу голыми ветками напаривать. Еле отбила старушка внука от веника.
─ Что это с ним приключилось сегодня, Антошенька? Был веник как веник, а тут на тебе… Принесу-ка мочалку помягче, ей с себя грязь-болезнь смоешь.
Подала бабушка самую лучшую мочалку. Мягкую, пушистую, душистую. «Ну, ты-то не в лесу выросла», ─ думает Антоша.
─ Потрись, узнаешь, на какой я липе лыком была, ─ сказала так и обернулась терновником.
Бросил ее Антоша, а мочалка не унимается, наскакивает. Еле выбрался Антоша из бани, да не хочет упрямец лесу поддаваться. Вот и решил: «Не буду ходить по мосту, ездить в лодке, открывать калитку».
А в избе-то и вовсе Антоше деться некуда. Посидеть захотел ─ скамейка возьми да и подогни ноги. Стол качается. Деревянная чашка со щами в руки не дается. Точеная ложка стукнула по лбу и ускакала на посудную полку. Пол занозами пятки колет. Залез Антоша на печку. Та, известно, из кирпича сложена. Не в лесу росла. Забился в угол, едва не плачет.
─ Не разгневал ли ты синий лес? ─ спросила печка.
─ А ты откуда знаешь, кирпичное отродье? ─ огрызнулся Антон.
─ Оттуда и знаю, грубиян, что холодеть начала. Я хоть и не в лесу выросла, а лесом тепла. С лесом дружусь, дровами топлюсь.
Начал Антоша понимать, как плохо человеку в разладе с лесом быть, сколько пользы лес людям дает. И чем больше вспоминал, что растет в лесу, что из лесу пришло, тем горше ему становилось. Признался внук бабушке, чем лес прогневил. Как признавался, печка теплеть начала. Не очень чтоб уж, но сидеть можно стало на ней.
Запечалилась бабушка. Покормила Антошу холодными щами из глиняной чашки, как щенка. Ложки-то в те годы только деревянные были.
─ Ложись, Антоша, спать. Утро вечера мудренее.
Страшные сны в ту ночь снились Антоше. Трехногая лохань все плясала подле него да грозилась вылиться. Половицы скрипели не по-хорошему. Бревенчатые стены такие рожи корчили, хоть просыпайся да из избы беги.
Проснулся Антоша раньше бабушки. Бабушка спокойно спала на деревянной кровати с точеными ножками да резными шишечками. Хорошо ей, когда она с лесом в дружбе. Встанет, окошко откроет. Деревянная рама и не скрипнет даже. Вздумает ─ на скамеечке посидит. Захочет ─ кашу ложкой есть будет или по полу станет ходить и ног не занозит. А каково Антоше! Он даже с печки боится спуститься.
Сидит Антоша на печке пригорюнясь да про ножичек вспомнил, полюбоваться захотелось. Уж очень у него черешок хорош. Кленовый.
Глядь ─ черешок-то пропал.
─ Вставай, вставай, бабушка. Не жить мне, если лес меня не простит. Придумала ли что? Утро уже.
─ Вот тебе на! Неушто я для своего внучонка не придумаю, как выручить его из беды. Придумала. Простит тебя лес, только не словами, а делом заслужи прошенье.
Сказала так-то бабушка и повела Антошу в огород. Двери ничего ─ открылись, пропустили Антошу с бабушкой-то. А в огороде нездешняя яблоня росла. Антошин дед теплый край нашей земли от врагов оберегать с войском ходил. Из похода и привез эту яблоньку. Саженцем. Совсем крошкой. Выросла красавица яблоня всем на загляденье. Только яблоки на ней редкий год случались. То мороз прибьет, то утренник хватит. Прихотливое дерево. Известно, из теплых мест. Зато уж когда родятся яблоки ─ на возу не увезешь. И сладкие-то, и мягкие, и всю зиму лежат хоть бы что.
Подвела бабушка Антошу к заморской яблоне и говорит:
─ Привей-ка ты ее росточек на дикий пенечек да погляди, что будет.
Взяла Антошин ножик без ручки и показала, как надрез делать, как росток на него прививать, да воском залеплять, да мочалкой обвязывать.
Два дня учила бабушка Антошу. А на третий день нарезал Антоша черенков-ростков с нездешней яблони и отправился в лес.
Известно, речка на пути. Не весело в студеную воду лезть.
─ Зачем же вплавь переплывать, коли лодка есть, ─ пропищала валявшаяся на берегу щепка.
Антоша к лодке:
─ Перевези меня, пожалуйста, я иду прощенья у леса просить.
─ Зачем на мне плыть. Легче по мосту перейти.
Мост только скрипнул, но не сгорбился и пропустил Антошу.
Лес не шумел, не хмурился. Будто и не узнал. И Антоша молчит, а сам пенек от сгубленной им яблоньки высматривает. Вдруг слышит, кто-то тихо-жалостно плачет в лесу. Пошел на плач. Видит ─ незнакомая яблонька.
─ О чем плачешь, милая яблонька?
─ Погляди, что зайцы со мной сделали. Всю кору обгрызли. Пропасть мне теперь без коры. Кто меня от стужи, от зноя сохранит, ─ говорит, а сок из нее, бедняги, как слезы течет.
─ Не печалься. Я твоему горю помогу. У меня и воск, и мочало есть. Сейчас перевязку сделаю.
Тут Антоша рану воском залепил. С опаской мочалку взял, что бабушка за пояс заткнула. А вдруг мочалка терновником обернется. Нет, не обернулась. А будто даже шелковистее стала, так к стволу и льнет. Подвязал Антоша деревце: расти большая да красивая.
Яблонька ему вслед ветками машет. Благодарит.
Идет Антоша дальше, слышит, что-то за пазухой у него шевелится. Вынул складешок, а черенок лучше прежнего. Обрадовался Антоша: «Видно, лес меня прощать начинает. Эх, найти бы мне тот пенечек да оживить, может, и вовсе простил бы меня лес».
Глядь ─ навстречу ему драчун-батожок вышагивает:
─ Иди за мной. Так и быть, покажу, где я вчера дикой яблонькой рос.
Побежал Антоша за батожком. Вот и пенек. Подрезал его как надо, наискось, ровнехонько. Срез воском залепил, как бабушка учила, и начал росток прививать. Бережно, ласково. Обвязал мочалкой и думает: «А вдруг не привьется».
Очень хотелось Антоше, чтоб сгубленная яблонька внове зажила. А желание человека большую силу имеет. На свете, пожалуй, ничего сильнее желания нет.
Желанье, конечно, желаньем, а корни корнями. У той дикой яблоньки корни сильные были. Далеко от пенечка разветвились. Много соку из земли тянули. А сок-то теперь некуда деть. Много ли пеньку надо, коли ствола у дерева нет. А тут росточек на пеньке объявился. Корни-то и начали его поить-кормить. Да так, что он на Антошиных глазах зазеленел. Антоша даже в пляс пустился от радости.
Тихо-ласково зашелестел лес. Понял старик, что не от большого ума Антоша яблоньку погубил. Руки чесались ─ работы требовали. Да и нож-складешок бабушка подарила, а научить не научила, что ножом делать можно. Не научила, да в лес пустила. Знай бы Антоша, как мне, могучему лесу дремучему, без добрых людей не сладко, не обижал бы старика… Ну да, где гнев, там и милость…
Подслушал батожок лесные думы и скок к Антоше в руку:
─ Служить тебе буду.
К одной яблоньке приведет, другую укажет. Привил Антоша росточки:
─ Пойдем, батожок, домой.
Вывел батожок Антошу из лесу ближним путем к мосту. А лодка, не будь плоха, да выплыви на берег:
─ Садись, Антон Иванович! Для такого человека я не то что посуху плавать, по небу летать буду.
Сел Антоша в лодку, а она ─ порх, и через миг перед калиткой встала. Калитка сама собой открылась:
─ Антон Иванович, милости просим. Каша стынет. По вам плачет.
Стол со скамейкой услышали, с кем калитка говорит, да со всех ног навстречу.
─ Кушайте, пожалуйста, Антон Иванович.
А ложка прискакала и сама кашу зачерпывает.
─ Нет, не надо так, ложка, ─ говорит Антоша, ─ я ведь не лентяй, сам тобой есть буду.
Глядит бабушка на внука, не нарадуется.
─ Простил, видно, нас с тобой лес.
Антоша только смеется да головой кивает. Зато веник отвечает, наплясывает-подметает:
─ Простил, простил да велел дорожку размести.
Промел веник дорожку Антоше в огород. Нарезал Антоша росточков с дедовой яблони и опять в лес…
Много ли, мало ли лет прошло, стали Антошины ростки яблонями. По весне так цвели, что со всей округи на них глядеть бегали. А по осени такие яблоки зрели-наливались, что народ дивиться не поспевал. Золотистые, душистые, вкусные да крупные. А главное, морозу не боятся и утренники им хоть бы что.
─ Чудо ведь это, а не яблоки! ─ говорит народ.
─ Какое же чудо, ─ отвечает им дедушка Антон, Антошей-то который был. ─ Чуда в том нет, что нездешний росток да здешний пенек новые яблоки уродили.
Понял ли, нет ли эти слова народ, только все саженцы стали просить. Дед Антон никому не отказывал. Так и пошла расти по всей нашей земле новая яблоня.
Давно умер дед Антон, а имя его в яблоках живет да в сказке славится. Сказка-то оказалась тоже не простая, а как бы на манер росточка. Не ножом-складешом, а складным языком речистая козловская старушка крепко эту сказку про антоновские яблоки к ребячьему сердцу привила. Мальчика-то Ваней звали. А как подрос, Иваном Владимировичем стали называть. На весь мир эту сказку по-своему пересказал и такой явью оживил, что не только в городе Козлове о нем услышали, во всех краях его имя да его науку повторять стали. А город Козлов по его фамилии называют теперь ─ Мичуринск.