Удивительный волк — Чарушин Е.И.

Хороша охота по зайцу. Хороши голоса у гончаров. Иной идет по следу, басом поет, другой гонит с подвывом, будто стонет, а какая-нибудь сука ахает тоненьким голосом: ах-ах, айй-ай-ай, ах-ах! Если подберется голосистая стая и одноногая, где собаки равны по ходу и гонят вместе, не вразброд, и если запоет такая стая в лесу разом, так с тобой делается прямо что-то непонятное. Руки и ноги слабеют, сердце замирает, и стоишь ты где-нибудь в перелеске будто в каком-то самозабвении, стоишь и улыбаешься, как дурак. А стая и стонет, и ахает, и орет, и рыдает.
Иные говорят — ведь это же филармония в лесу. Другие — это лешего молитва. А один старый гончатник говорил, что как заголосит стая, так у него шапка на волосах стоит.
Иной ярый охотник не выдержит и по-собачьи, совсем нечеловечьим голосом, вместе со всей стаей заорет во всю мочь и глаза закроет:
Ай-ай-ай-ай!
Здесь был!
Здесь спал!
Здесь спал!
Ночевал!
Давай, давай, давай!
А лес весь золотой или бурый с золотом. Красная рябина стоит в ягодах. И лист шуршит под ногой.
И хорошо, когда чуть туманно: как-то уютнее, тише и нет теней, и каждая ель еще красивее среди голых стволов осин.
Хороша охота по зайцу.
Возьми любую собаку — гончара. Как ее звать? Одну звать Флейта: флейтой у нее голос. Другую — Плакуша: она будто плачет. А этот тоже Плакун: он тоже ревет, только басом и страшнее. А вот Заливай, Докучай, Добывай, Минорка, Запевала, Рыдала — всё имена, видать, не немых собак, не пустобрехов. Ведь есть такие мастера с двойным и тройным голосом. Гонит один пес, а слышно троих. Но вот как это получается, кто его знает! Не могу объяснить, а сам слышал.
Иногда гонят зайца и не гончары. Вот лайка тоже часто гонит, только гонит молчком, сама хочет его словить. Гонят и дворняги, но у них простой голос — тявканье, ну, конечно, и работа хуже. Вся-то корысть в таких тявкушах та, что они редко теряются, не то что гончар, а гончару каждый охотник с ружьем — милый друг и хозяин. И очень часто гончаров воруют. Пристанет собака в лесу — и уведут.
Нельзя гнать зайца сетеру и пойнтеру. Они мастера по птицам. Заяц им порча работы. И совсем уж нельзя охотиться немецкой овчарке, военной собаке. Представь себе: положим, послали овчарку с донесением из леса в лес, из части в штаб. А она встретила в лесу зайца и за ним, а донесение по боку. Ищи-свищи ее. Поэтому так упорно из поколения в поколение выбивали и выбивают последние остатки охотничьего инстинкта у этой породы. Надо, чтобы ничто не мешало им во время работы. Но бывает, что и среди немецких овчарок вдруг родится такая, с которой ничего Нельзя поделать, родится природный охотник, и вот с такой овчаркой работа дрянь, а охота чудесная. Ведь чутье-то у нее какое!
Но охотничья овчарка — большая редкость. Даже и заправские охотники не все видали таких овчарок, и мало кто их знает.
* * *
Однажды старик Епифаша из деревни Мхи пошел на охоту. А Епифаша — растяпа. Великое счастье ему высмотреть и убить белку. И то он полдня ее высматривает на дереве, выцеливает, трясется и раза два промажет. И все ему неудачи: весной в шалаше на тетеревином току тетерев сядет на поляну непременно не с руки; начнет Епифаша в шалаше переворачиваться, захрустят ветки, и косач — фррр! Вот и вся охота. Редко-редко когда Епифаша кого-нибудь убьет. Но ежели это случится, то он сначала пройдет с дичью раза три по деревне и всем ее покажет и всем расскажет, как он там ее ляпнул или тяпнул и какой он хитрый. Потом повесит дичь у себя на косяке двери и любуется дня четыре, пока дичь не стухнет, а после уж тухлую ест.
Вот наш Епифаша пошел на охоту. За кем пошел, сам не знает. Что попадет, то и ладно. И вдруг он слышит: в лесу пёс лает, зайца гонит. Лай басовитый, мерный. Епифаша засуетился, взвел курки, сунулся сюда, сунулся туда, огляделся и побежал к перемычке осиновых лесочков тут заяц пройдет. А убить зайца из-под чужой собаки — это вроде воровства, Считается, что нельзя, но, конечно, очень приятно. Называется это «опушничать». На опушке дождать, пальнуть, зайца за спину — и дра ла. А не то, пожалуй, охотники поймают и тебя отлупят и зайца отнимут. И, верно, ведь обидно: стояли они, стояли, слушали, переживали, готовились, и вдруг на тебе — где-то бах-бух, и нет никого, и все начинай с начала.
Так вот Епифаша побежал опушничать, и сначала всё шло так, как он хотел. Заяц пробирался как раз из лесочка в лесок мимо Епифаши. Епифаша прицелился, выстрелил. Заяц кувыркнулся и лег.
Побежал наш Епифаша, схватил зайца за ноги, перекинул за спину — и бежать. Бежит, трусит, оглядывается. И вдруг! Чорт возьми! Вдруг выбегает из леса волк, настоящий волк со стоячими ушами. Увидал нашего Епифашу и… и залаял, окаянный.
Ох, и припустился наш Епифаша! Со всех ног лупит. А тут бревно под ноги, — он через него кубарем. А дальше деревья — валежины. Епифаша прыгнул и застрял в сучьях. Выскочить хочет, а не может — ноги как в тиски зажало. А волк уж совсем тут, рядом. — Епифаша хвать за ружье, а ружья нет — потерялось. Со страху выдернул бедняга ноги из собственных сапог — и деру босиком.
А волк одним прыжком нагнал его, стащил со спины зайца, давнул и опять наступает. Завыл тут Епифаша на весь лес и полез на какую-то корявую липу. Липа эта даже не стояла, а на половину лежала — ветром ее выворотило.
Лезет Епифаша, а волк лезет за ним. Так-таки и лезет, честное слово. С ветки на ветку, с ветки на ветку, по наклонному стволу. Епифаша выше, и волк выше.
Епифаша на тонкие веточки залез, а волк под ним рычит, раскорякой на ветках стоит — и как только не сорвется — и лает, подлец, лает по-собачьи.
Епифаша сначала ругался, грозился, — мол, голову оторву, — а потом со страху стал стонать, а подконец даже заревел.
Сидит старичок на веточке, уцепился за тонкие прутики и плачет, и страшно ему, и непонятно ему.
Вдруг раздались человеческие голоса.
— Ой, ребята, сюда! — закричал кто-то. — Наш Рекс охотника загнал, ого-го, го-го!
И под дерево сбежались люди.
И что тут было!
— Я вашего волка пристрелю! — орет с веточки Епифаша.
— Попробуй, пристрели, — отвечают. — Это тебе не наш заяц.
— Нет такого закону, чтобы с волками охотиться! — кричит Епифаша.
— Да это не волк, а немецкая овчарка!
Стыдно стало Епифаше…
И вот с этих самых пор Епифаша опушничать перестал и страсть как не любит немецких овчарок и немцев, — зачем они такую породу выдумали!