Шестой-неполный — Митяевв А.В.

Войны еще не было. Но предвоенный год уже начался. Предчувствуя грозное время, рабочие на заводах делали танки и орудия; в пекарнях для солдат сушили ржаные сухари, а в школах мальчишки и девчонки учились перевязывать раненых.
В те дни Саша Ефремов выбирал себе работу. Он кончил учиться в школе, и ему надо было за что-то браться.
«Пусть будет у нас много оружия, — рассуждал Саша, — много продовольствия и много лекарств для раненых, но разве победим мы врага, если у нас будет мало командиров? Пойду я в военное училище».
Он так и сделал: поступил в училище, где учили на командиров-артиллеристов.
Саша был маленького роста. Многие считали, что с таким ростом нельзя быть командиром. Даже Сашина мама, когда собирала сына в училище, сказала:
— Ты подумай еще раз. Может быть, тебе какое-нибудь другое дело выбрать? Уж очень ты мал.
В училище Саше не могли найти гимнастерку по росту. Переменил он их множество, но каждый раз рукава были ниже пальцев. Новые Сашины друзья за час обмундировались с головы до ног: надели пилотки, гимнастерки, брюки, кирзовые сапоги. А Саше пришлось еще день носить свою гражданскую одежду, пока училищный портной не укоротил гимнастерку и не перешил брюки.
Этот день показался Саше длинным, как неделя. Его отделение маршировало по плацу, чистило пушку, изучало устройство винтовки, метало гранаты, а он в это время сидел в казарме. Ведь в кепке, вельветовой курточке, брюках навыпуск и сандалиях нельзя встать в военный строй!
Но вот вечером портной принес форму. Саша аккуратно сложил ее на тумбочке и спокойно уснул.
Утром нового дня по сигналу «Подъем!» Саша мигом вскочил с кровати и ровно за две минуты, как полагается военным людям, оделся и стал в строй.
Отделение построилось двумя шеренгами. Справа, на правом фланге, стояли высокорослые, слева, на левом фланге, — те, кто поменьше, и самым крайним был самый маленький Саша.
Командир отделения скомандовал:
— По порядку номеров рассчитайсь!..
— Первый! Второй! Третий! Четвертый! Пятый! — выкрикивали курсанты.
Очередь дошла до Саши.
— Шестой! — громко крикнул он.
— Отставить! — недовольно скомандовал командир отделения. — Курсант Ефремов! Вам надо говорить: «Шестой-неполный».
Тут все отделение захохотало, да так весело и дружно, что маленький Саша покраснел от смущения.
— Отставить смех! — строго скомандовал командир и объяснил, когда добавляется слово «неполный»: у Саши не было пары, за ним никого не было во второй шеренге. — Вот представьте себе, — говорил командир, — ночь, гремит бой, отделению надо перейти на другую позицию. Построились мы, рассчитались по порядку номеров. В темноте никого не видно, только голоса слышны. Чтобы узнать, сколько нас собралось, я последнюю цифру умножу на два, потому что две шеренги. И может случиться, как у нас сейчас: у последнего пары нет. Если он не скажет «неполный», все мы будем думать, что нас на одного больше, чем есть на самом деле. — Командир помолчал немного и, поглядывая на тех, кто смеялся громче других, добавил: — Ни по росту, ни по цвету глаз не определишь, у кого сердце настоящего командира. Это только в бою видно.
Дни военного 1941 года шли один за другим. Настало лето. В садах наливалась соком вишня. У скворцов подрастали птенцы. Цвела пшеница, и, когда дул ветер, над зелено-синими полями летели облачка желтой пыльцы.
Саша Ефремов и его товарищи жили теперь в брезентовых палатках на опушке леса — в военном лагере. Курсанты поднимались на заре и учились артиллерийскому делу до темной ночи. Артиллерийская наука мудреная. Времени же до начала войны оставалось совсем мало.
И вот война началась. Все курсанты училища, и Саша тоже, в тот же день подали рапорты начальнику училища. В рапортах они просили отправить их на фронт, чтобы сражаться с фашистами. Начальник не обрадовался, но и не рассердился. Он созвал курсантов и сказал, что их время еще не подошло. Бои с врагом ведут обученные части, а курсантам еще надо учиться.
— Все рапорты я возвращаю, — сказал старый командир. — Между прочим, мой рапорт командование тоже вернуло мне. Подождем месяца три-четыре. Закончим учебную программу, тогда и повоюем.
Однако ждать пришлось совсем мало. Немецкие танки и мотопехота прорвали нашу оборону и прошли в наш тыл.
Сначала на близкий теперь фронт уехали из училища тракторы-тягачи. Их отдали артиллерийскому полку, машины которого были подбиты в бою. А потом пришел приказ выступить на фронт всему училищу.
В августе ночи темные. Правда, небо все в звездах, но на земле ничего не видно — одна чернота. В такую ночь Саша с товарищами выступил на фронт. Пушки везли на лошадях. И снаряды на лошадях. Поскрипывали колеса повозок, лошади фыркали, и больше никаких звуков не было. Редкие команды отдавались вполголоса. Где-то очень близко затаился враг.
Саша шагал за повозкой, которую тащил конь Зайчик. В мирное время серый Зайчик возил капусту и картошку на курсантскую кухню. Теперь он вез снаряды на фронт. Его хозяином, или, как говорят в армии, ездовым, был Саша. Саша-то готовился стрелять по фашистским танкам из пушки, а ему приказали возить снаряды.
«Все из-за роста!» — думал Саша.
Военный человек не имеет права долго огорчаться. Приказ есть приказ, и его надо выполнять. Саша понемногу успокоился. Без снаряда танка не подобьешь — значит, его дело тоже важное. А конь ему достался просто замечательный: старательный, понятливый, вовсе не трусливый. Когда низко над колонной пролетел фашистский самолет-разведчик, другие лошади рванулись с дороги к обочинам, а Зайчик как шел, так и продолжал идти.
Перед самым рассветом курсанты подошли к фронту. Они поставили на место пушки, принялись копать укрытия. Товарищи помогли Саше снять снаряды с повозки. И он на Зайчике отправился за новым грузом. Ехать надо было к железной дороге, где она проходит через лес. Ночью паровоз подтащил в то место вагоны со снарядами, патронами и гранатами.
К вагонам съехалось много грузовиков и повозок из других частей. Пока не рассвело, пока не налетели фашистские бомбардировщики, надо было увезти весь боезапас. Саша нагрузил свою повозку, похлопал Зайчика по шее, и Зайчик тронулся в обратный путь.
Как только солнце поднялось над краем земли, началось сражение. В одну минуту утренняя тишина сменилась грозным грохотом. Гудели и земля и небо. В небе шли самолеты — то чужие, то наши. На земле громыхали танки, взрывались бомбы и снаряды. В орудийном грохоте Саша различал голоса своих противотанковых пушек. Они били отрывисто, с сухим звоном…
— Стреляйте, стреляйте, голубушки! — шептал Саша, будто пушки были живыми существами и могли услышать его. — Стреляйте, не жалейте снарядов. Мы с Зайчиком привезем вам сколько надо.
Саша и Зайчик проехали лес. Начали спускаться в ложбину, чтобы потом подняться на бугор: за бугром и стояли пушки. До них оставалось километра два, не больше.
В ложбине было сыро. Колеса, окованные железными полосками, глубоко вдавливались в землю. Чтобы помочь Зайчику, Саша сзади налегал плечом на повозку. Верно, поэтому он увидел фашистских автоматчиков, только когда те с разных сторон открыли стрельбу. Это были вражеские разведчики. Саша отбежал от повозки, лег за кочку и стал стрелять из своего карабина — винтовки с коротким стволом. Он стрелял туда, откуда раздавались автоматные очереди, но скоро у него кончились патроны.
Враги ждали этого. Они хотели взять Сашу в плен. Автоматчиков было десять. Они сразу поднялись из травы и со всех сторон двинулись к повозке. В серо-зеленых мундирах с засученными рукавами, в касках — из-под них смотрели словно не человеческие, стеклянные глаза.
— Рус! Плен, плен! — кричал один фашист.
Саша тоже поднялся с земли, подошел к повозке. Он был совсем спокоен — паренек-командир, у которого не было войска, а был только Зайчик.
Саша выпряг Зайчика, замотал повод уздечки, чтобы он не волочился по земле и чтобы конь не наступил на него, погладил Зайчика по шее, потом хлопнул ладонью по крупу и тихо проговорил:
— Беги, Зайчик…
Конь переступил на месте, но не двинулся. Он чувствовал, что пришла беда. Уши его настороженно поворачивались, теплые ноздри втягивали луговой воздух, к запаху которого примешивался запах врага.
— Да беги же!.. — прошептал Саша.
И Зайчик побежал. Он пробежал недалеко от немца. Тот повел автоматом в сторону лошади, но не выстрелил: то ли пожалел, то ли потому, что Зайчик вдруг остановился. Конь повернул голову и смотрел на своего ездового, будто звал его бежать вместе на бугор, к своим пушкам.
А Саша, распорядившись конем, должен был распорядиться теперь армейским имуществом: снарядами, повозкой, карабином. И собой должен был распорядиться. Как и полагается командиру, он принял решение мгновенно. Это решение сделало бы честь любому артиллеристу, у которого перед лицом врага не было пушки, а были только снаряды.
Фашисты, все десять, уже подошли к Саше. Когда их руки готовы были схватить артиллериста, он поднял над повозкой снаряд и ударил им по другим снарядам.
Тысячи осколков засвистели над травами. Подхлестнутый этим свистом, Зайчик поскакал по лугу. От быстрого бега вокруг Зайчика образовался ветер. Ветер развевал гриву и хвост, бил в глаза и ноздри. Ветер пахнул пороховым дымом, раскаленным железом, сгоревшей землей. Этот запах шел от бугра, за которым били пушки. Он шел из ложбины, где славно закончил свой первый и последний бой артиллерийский командир.