Побег — Пономаренко Е.Г.

…Когда пулеметы строчат из самолета, то кажется, что все пули у тебя в спине.
– Ложись! Ложись! – кричит мне мама и сама падает на меня.
Только тогда не слышишь противного визга пуль и даже не страшно. Мама прикрывала мою голову простым ведром, когда мы ехали в какой-то машине.
– Пусти! Пусти! – кричал я. Совсем не понимая, что так и надо было. Так ужасов не видно. Но маму убили… Нам, детям, страшно было терять родителей, а если это происходило у тебя на глазах?
Её автоматной очередью расстрелял немецкий солдат. От неожиданности я тоже упала и лежала не шевелясь. Немец подошел к нам, стукнул сапогом маму, занес сапог надо мной, но тот, что шёл рядом с ним, грубо прикрикнул на него и немец прошёл мимо меня.
Когда всех погнали в колонне, пыталась запомнить эту местность, чтобы непременно вернуться и похоронить маму.
– Беги, дочка, беги и не оглядывайся! Будешь отставать – пристрелят. Поверь мне! – сказала мне какая-то женщина.
Она взяла меня за руку, и мы побежали с ней вместе.
Сколько бежали? Не помню… На небольшом привале женщина мне сказала:
– Теперь тебя звать Наташа Ковалёва и ты моя дочь.
– Нет! Нет! Нет! – заплакала я. – Я мамина дочь и звать меня Ирой Сазоновой, слышите?
– Успокойся! Я знаю, девочка, знаю! Но сейчас так надо, мне надо и тебе, чтобы выжить, понимаешь, чтобы не умереть в этом аду, – она трясла меня, пытаясь успокоить и привести в чувство.
– Тебя звать Наташей Ковалевой, повтори! – и женщина взглянула мне в глаза.
– Меня зовут Наташей Ковалевой… – повторила я, отвернувшись от неё. – Зачем это вам? Я всё равно не ваша, вы бросите меня.
– Если бы я хотела это сделать, прошла бы мимо и никогда на тебя не взглянула. Моя девочка погибла. Она твоего возраста… – помолчав, сказала женщина. – Нам просто необходимо с тобой выжить для того чтобы после войны найти твоих родственников, а мне по другой причине: спасти сейчас от одиночества и горя, которое на меня обрушилось. Иначе я на себя руки наложу…
Я подбежала к ней, обхватила её шею и стала целовать щеки, губы, лоб совсем незнакомой мне женщины.
– Пойдем скорее! Нам нельзя отставать от колонны.
– Куда они нас гонят?
– Не знаю, дочка! Говорят, что на станцию. А что будет дальше? Никто из нас не знает, Наташенька.
Чужое имя вновь резало мой слух, но теперь так было нужно и с этим необходимо было смириться.
По дороге в нашу колонну вталкивали очередных беженцев, и нас становилось все больше и больше. Втайне каждый надеялся спастись: убежать, спрятаться.
Попытка бегством каралась расстрелом. Несколько человек у оврага решили убежать, но автоматные очереди не оставили никого в живых. Они не щадили ни женщин, ни детей.
– Не смотри, Наташенька! Зинаидой Петровной меня звать. Запомнишь? Мы из под Бобруйска. Деревня Лутошкино, жили на улице Солнечной, дом два. Запоминай, Наташенька! Не раз тебя об этом спросят.
Нас пригнали на станцию Снежить. Подали состав и только тогда мы поняли, что он предназначался для нас.
Ничего, не объясняя, всех загрузили в состав
– Куда нас теперь? – спросила моя новая мама у охранника, видимо, из наших местных, из белорусов.
– Молчать! Молчать! Не будоражить народ. В Германию повезут, за счастье должны считать! Заткнитесь, твари! – он замахнулся на женщину с ребёнком, которая начала кричать и проклинать фашистов и его вместе с ними.
– Кто не зайдет в вагоны добровольно: приказано стрелять. А я уж постараюсь приказ выполнить, не беспокойтесь! – орал охранник. – Бросили вас волки. Вот им – защитникам своим скажите: «Спасибо!». Пошевеливайтесь, я сказал!
И он выстрелил из автомата в старенькую бабушку, которая не смогла подняться в вагон.
– Как дойдём до вагона, сразу ныряй под него. Под вагоном проберешься на другой путь и беги, беги, дочка! – сказала мне Зинаида Петровна.
– А вы, а ты, мама? – посмотрела тревожно я на неё.
– Я так не смогу. Тебя прикрою, специально создам затор, а ты беги, беги, дочка!
Она подтолкнула меня, я упала, она на меня, другие, кто шли за мной тоже повалились с ног. Послышалась опять автоматная очередь. Немец стрелял по упавшим. По моему лицу потекла чья-то кровь.
? Тетя Зина, мама!! – закричала я, но голоса своего не услышала.
– Быстрее, дочка, быстрее! Бросай всё и беги, дай бог свидимся
Она не договорила: её рука дернулась, а сама она как-то вытянулась, и нос её заострился.
– Мама Зина! Мама Зина! – сквозь рыдания, кричала я. – Как без тебя буду?
У края перрона образовалась суета, и я воспользовалась ей. Потихоньку спустила ноги через перрон и шмыгнула за колесо вагона. Спрятавшись, выбрала момент, когда немец отвернулся, и начала перебегать короткими перебежками до следующего состава, стоящего на путях.
О страхе не думала, как-то вся сгруппировалась, когда стреляли, нагибалась. Цвет моего пальто был примерно такого же цвета как железнодорожная насыпь. Споткнулась, упала в какую-то канаву.
Было очень холодно. И снился мне сон, что мама и мама Зина укутывают меня в теплое одеяло и поочередно говорят ласковые слова.
– Наташенька, солнышко!
– Ирочка, радость моя!
Когда открыла глаза, увидела старенькую бабушку, укрывающую меня одеялом.
– Пришла она в себя! Пришла, дед, слышишь! – говорила она кому-то. – А то ведь уже и не чаяли тебя живой увидеть. Думали, подстрелил тебя немец, как и мамку твою.
– А вы кто?
– Не бойся девочка. Тебя здесь никто не обидит. Намаялась, бедненькая. Поспи еще, поспи. Сон он лучше всего сейчас будет для тебя, – ласкового погладила меня по голове шершавая старушечья рука.
– Вы кто? – переспросила я, отстраняясь от незнакомой старушки.
– Теперь мы твои дедушка и бабушка. Всем так говори. Привезли тебя к нам из города, в гости. Я – баба Маша, а он – дед Кузьма. Звать тебя как?
– Наташа, нет Ира! – быстро ответила я.
– Так не бывает. У человека только одно имя. Так Наташа или Ира?
– Для мамы своей была Ира, а для тети Зины, что меня спасла, стала Наташей, – тихо проговори я. – Только их убили: сначала маму, а потом маму Зину.
– Видели, как вас всех давеча на станции расстреливали фашисты. А ты шустрая, видать, убежала?
– Да…
– К нам с дедом прибежала и так застучала в окно, что стекла чуть все не переколотила. Как в дом забежала, так и упала в обморок. Почитай сутки ни на что не реагировала: спала или без сознания была – мы с дедом так и не поняли. Ну да, ладно! Пришла в себя и хорошо! Правильно говорю!
– Да, – кивнула я, совсем успокоившись. – Вы не выдадите меня фашистам?
– Нет, внучка! Обещаю, спи! Ни о чем не думай… Закрывай глаза, и пусть тебе приснится только хороший сон, внученька. Спи, родная! Дитятко мое, многострадальное!
Засыпая, я чувствовала на своей голове её шершавую ладонь. Слышала, как дед Кузьма укрыл меня шалью, от чего стало спокойно и тепло. Но во снах мне опять виделась мама, моя добрая мама, мамочка: единственная и любимая.