Первый грех — Чёрный С.

На каком языке говорили в раю? Ты, верно, думаешь, что на русском… Я тоже так думал, когда был маленьким. Маленький француз, если спросишь его об этом, вынет палец изо рта и ответит: «Конечно, в раю гово­рили только по-французски!» Маленький немец не задумается: «По-немецки, как же иначе»… Но все это не так.
В раю говорили на райском языке. Люди его сейчас позабыли, а звери, может быть, помнят, да и то не все. Чудесный это был язык: в нем совсем не было ни бран­ных, ни злых слов. Понимали его не только Адам и Ева и жившие с ними в раю крылатые духи, но и звери, и птицы, и бессловесные рыбы (даже рыбы!), и пчелы, вечно перелетавшие с цветка на цветок, и качающиеся травы, и любая скромная ромашка, расцветавшая в тени рай­ской ограды.
Вечерами травы шептали на лужайке под темнеющи­ми пальмами:
— Тишина… Засыпаем…
— И мы… — отвечали, кивая тяжелыми гроздьями, ба­наны.
— Спать! Спать! — гудели в воздухе райские золотые шмели, слетаясь на ночлег в дупло трехобхватного дуба, что рос у ручья возле тропинки к водопою.
— А где тут трава помягче? — бурчал неизменно каж­дый вечер грузный носорог, укладываясь среди колючего тростника на покой. Он тростник называл травой, и ка­зался он ему мягче пуховой постели.
Звери даже во сне разговаривали. Мартышки визжа­ли и хихикали — они видели только смешные сны; сонная рысь, облизывая свесившуюся с дерева лапу, тихонько урчала: «Ах, какой большой сладкий финик»… А бегемо­ты, выставив из тины похожие на чемоданы морды, зе­вали, смотрели спросонья на встающую малиновую луну и фыркали:
— Фу, какое сегодня мутное солнце.
И добрые все были — удивительно. Комары никого не кусали, — что они ели, я не знаю, но ни Адама, ни Еву, которые ходили без всякой одежды, ни один комар ни разу не укусил. Гиены не грызлись между собой, никого не за­дирали, сидели часами скромно под бананами и ждали, пока ветер не сбросит им тяжелую душистую вязку с пло­дами. Львы облизывали всех, кто к ним ни подходил, да­же скверно пахнущих шакалов, — ели траву, и так как на­есться травой дело было не простое, то они, как быки и лошади, по целым дням не подымали морды от сочных стеблей, — а проворные белки, которым и минуту трудно усидеть на месте, играя друг с другом, бегали взапуски по львиным спинам, как по мягким диванам.
Однажды на лужайке перед закатом звери вздумали играть в свою любимую игру: в лестницу. В гимназии мы тоже играли когда-то в такую игру и называли ее «пира­мидой», но звери такого мудреного слова не знали.
Первым стал слон, скосил умные маленькие глаза в сторону и сказал в нос: «А ну-ка!»
Потом растопырил ноги, опустил голову, покачался и утвердился посреди лужайки тверже скалы. На слона взобрался, отдуваясь от одышки и осторожно выпуская когти (чтоб слону не было больно), толстый тигр, на ти­гра взлезла горилла, на гориллу медведь, на медведя пантера, на пантеру рысь, на рысь мартышка, на мар­тышку белка, на белку крыса, а на крысу — мышь…
Играли в лестницу, как видишь, только такие звери, которые умели лазить. Остальные расселись вокруг всей лужайки, смотрели и веселились.
И вот слон осторожно поднял одну ногу, переставил, — потом другую и пошел вдоль всей лужайки, солидно и ти­хо, словно кадку с мороженым нес на голове. Горилла ре­вела, рысь весело мяукала, крыса, задрав хвост, пищала, как вырвавшийся из хлева поросенок, — и только мышо­нок на самом верху лестницы дрожал и крепко прижи­мался животом к крысе: у него кружилась голова.
Из зарослей кактусов на веселую игру смотрели кро­лики. Среди них один белый, любимый кролик Евы, — а рядом, вытянув плоскую голову, притаилась огромная, жирная гадина-змея. Как она попала в рай? Переползла через ограду по крепкому плющу, или добрый архангел Михаил, стороживший райские врата, сделал вид, что не заметил ее, когда хитрая тварь проскользнула мимо него на заре, сверкая и блестя чешуей?.. Не знаю. Она одна никогда ни с кем не играла, таилась от всех и молча про­ползала в кустах, зловеще поглядывая на зверей, — глаза у нее были желтые, цвета мутного студня, с черной попе­речной ниточкой в зрачках.
Белый кролик, круглый и пухлый, как муфта, не успел оглянуться, как все его кроличьи друзья ускакали куда-то за рощу, чтоб посмотреть на «лестницу» с другой сто­роны лужайки.
Задремал он, что ли, или надоело прыгать, — он ос­тался на месте, разлегся, поднял нос и беспечно ды­шал. И вдруг рядом из-под папоротника поднялась тя­желая змеиная голова, раскрыла медленно пасть и, не мигая, уставилась на него круглыми желтыми глазами. В первый раз в жизни стало бедному кролику страшно: сердце забилось, как муха в стакане, под ложечкой за­тошнило, лапки к земле приросли, — голова с желтыми глазами все ближе и ближе, все страшней и огромней, — и жало, словно вьюн, так и мелькает вверх и вниз, вправо и влево.
Крикнуть? Позвать других зверей? Но бедный кролик вдруг все райские слова позабыл, даже пискнуть не мог, только задними лапами со страха два раза в землю уда­рил и…
Первые переполошились райские птицы. С деревьев сверху им все видно было: смотрят, лежит змея под па­поротниками в тени, хвостом чуть-чуть шевелит, а в па­сти у нее белая кроличья спина и задние лапы дергают­ся и с каждым мигом все глубже и глубже в змею влезают. Встрепенулись и, словно разноцветные цветы, с криком полетели на лужайку к зверям. Мигом рассыпа­лась «лестница»! Прибежал грузный слон, и тигр, и мар­тышки, и мышь, все, все, — окружили гадину, ничего по­нять не могут.
— Отдай кролика! — загудел слон.
— Отдай! — пискнула мышь.
— Отдай, отдай! — заворчал медведь.
— Сейчас же отдай! — заревел тигр…
Отдай да отдай… Так она и отдаст. Слюной его, бед­няжку, всего обслюнила и все глубже и глубже в пасть за­сасывает.
Что делать зверям? Браниться не умеют, отнимать си­лой — не догадались, никогда у них таких историй не бы­ло. И вот рысь спохватилась первая: где Ева? Она для них как добрая мать была, — ее любимого кролика змея глота­ет, — надо за Евой бежать.
* * *
Ева сидела над райским прудом под пальмой, склони­лась к воде, заплетала и расплетала светлые волосы — был ей пруд яснее всякого зеркала. Не поняла она снача­ла торопливых слов задыхающейся рыси: кролик — змея — глотает — не отдает! Поняла только, что с ее любимым бе­лым кроликом какая-то беда стряслась. В раю, ты зна­ешь, не было ни детей, ни ягнят, ни щенят, ни котят, ни­кто их никогда и в глаза не видал, но Ева почему-то боль­ше всего любила таких зверей, которых можно, как мла­денца, на руки взять. Слон велик, белка на руках не уси­дит, а белый кролик — такой ленивый, и теплый, и пуши­стый — был ей всех милее..
Встала Ева и пошла быстрыми легкими шагами, едва касаясь травы, к зверям. За ней вприпрыжку, высунув язык, рысь.
Пришла и — видит: звери перед змеей в кучу сбились, и Адам тут. Да и он не в помощь. Стал перед зверями и, как попугай, повторяет за другими: «Отдай кролика!» А у кролика только розовые пятки из пасти дрыгают.
Всплеснула Ева руками, соленые капли так из глаз и брызнули (никогда она раньше не плакала), и скорее-ско­рей через колючие кактусы, сквозь заросли шершавых кустов побежала к райским вратам, — и все кактусы и па­поротники расступились перед ней и шумели ей вслед: скорей! скорей!
Архангел Михаил стоял у широко открытых врат и смо­трел вдаль на обступившие райский сад румяные от зака­та горы. Каждый вечер смотрел — и не мог насмотреться.
— Что с тобой, Ева? — спросил он удивленно, обернув­шись на быстрые шаги.
— Змея! Кролика!
— Так я и знал… — нахмурился Михаил и, подняв перед собой огненный меч, освещавший, словно факел, темне­ющую землю, пошел за Евой.
Веером расступились звери перед архангелом. Опус­тил он пламенем книзу струистый меч, облокотился на золотую рукоять, и закорчилась, как на копье, под взгля­дом его лучисто-синих глаз змея…
— Ты! — топнул ногой крылатый страж. — Злая и низкая тварь! Ты прокралась сюда тайком. Я не выгнал тебя, живи, — в раю для всех есть место. Но если ты не хочешь жить по-Божьему, я заставлю тебя, как прикованную, не двигаться с места! Вон там, видишь, — Михаил взмахнул багровым мечом, — там, куда никому доступа нет, посре­ди рая стоит яблоня…
— Древо познания добра и зла? — быстро спросила лю­бопытная Ева, с трудом выговаривая странное слово «зло».
— Да, добра и зла, — строго ответил архангел. — Ни днем, ни ночью, — наклонился он к змее, — не смеешь ты сползать со ствола: лежи и сторожи… Ступай!
Змея покорно шевельнулась и медленно поползла.
— А кролик, а кролик! — закричала взволнованная Ева.
— Отдай кролика, — тихо сказал архангел. Змея по­ползла дальше.
— Отдай кролика! — верхушки пальм вздрогнули, так крикнул архангел.
Понатужилась змея и, сверкая желтыми глазами, как резиновый мячик выбросила из толстой пасти чуть жи­вой комочек к ногам Евы.
Бедный кролик! Он едва дышал, чихал и дрожал и был весь мокрый, словно новорожденный котенок. Только на руках у Евы стал он приходить в себя и дышать ровнее…
Ушел архангел к вратам. Разбрелись на ночлег удив­ленные звери. И, шумя потемневшей травой, проползая мимо ног испуганной Евы к заповедному дереву, злобно прошипела, блестя тусклой чешуею, змея:
— Жа-ло-вать-ся! Ну погоди же, я тебе отомщу…
* * *
Как она отомстила, ты, верно, уже знаешь — прочел в школе. А не прочел, так узнаешь в свое время.