Красный галстук — Василевич А.С.

Насобирали мы с Галинкой кузовки земляники и, сморённые зноем, легли отдохнуть в тени старого орешника. Моя запасливая племянница достала из кармана два ломтя хлеба и важно пояснила:
— Мы всегда, как идём в лес, берём с собой еду. Ходим, ходим, а захотелось есть, сядем где-нибудь в тенёчке и поедим. И до чего вкусная еда в лесу!
И действительно, здесь, под ореховым кустом, душистая земляника с ломтём хорошо испечённого хлеба казались самой вкусной едой на свете.
Лёгкий шум листвы и прохлада настраивали на задушевный разговор. Моя спутница подробно и по-детски доверчиво рассказывала, как она прошлым летом ездила с мамой по железной дороге, и, хотя рельсы всё время, казалось, бежали назад, они всё равно доехали до города.
Бесхитростным её рассказам, казалось, не будет конца.
Заметив или, вернее, почувствовав мою рассеянность, Галинка внезапно умолкла и, придвинувшись поближе, положила свою светловолосую головку на мою руку.
— Ну, что же ты замолчала, почему больше ничего не рассказываешь?
Девочка лукаво прищурила синие, как васильки, глаза и покачала головой.
— А я уже больше ничего не знаю. Вы мне лучше сказку расскажите какую-нибудь.
— Какую же тебе сказку рассказать?
— Всё равно какую, только не из книжки. Из книжек я уже все знаю. Свою расскажите, придумайте сами, — вдруг потребовала она.
Мне трудно было исполнить это требование, и я сказала:
— Хочешь, я тебе стихотворение какое-нибудь расскажу наизусть?
Она заинтересовалась:
— Своё?
— Нет, не своё. Расскажу стихотворение Пушкина или Некрасова.
— Ой, не хочу! Если бы своё рассказали, а Пушкина и Некрасова я сама знаю. Мы в школе учили… И «Мужичок с ноготок», и «У Лукоморья дуб зелёный», и «Генерал Топтыгин»… Это я сама знаю…
Что я могла ей на это сказать? И я не совсем кстати предложила:
— Ну, раз ты всё знаешь, тогда давай поспим полчасика.
Галинка обиделась и ничего мне не ответила. Потом снова прищурила лукавые свои глаза, взглянула на меня и сказала:
— Я вам что-то не скажу. А оно тут близко-близенько… Знаете, где оно? Совсем, совсем недалёчко. Возле одной берёзы. Только я не скажу где…
Я подумала, что Галинка попросту хитрит, и не обратила внимания на её слова.
Дремота, которая овладела мною на свежем лесном воздухе, передалась и девочке, и вскоре мы обе крепко заснули.
За месяц отдыха в деревне я сблизилась с детворой, и все события, происходившие с местными жителями пионерского и даже дошкольного возраста, были мне уже хорошо известны. Конечно, от моей племянницы всем скоро стало известно, что в чемодане у меня есть два десятка интересных книжек, и на следующий день после моего приезда у нас на крыльце появились первые читатели моей дорожной библиотеки.
С того и началась наша дружба.
…Третье июля совпало как раз с воскресеньем — выходным днём в колхозе. Праздник чувствовался во всём: были развешены красные флаги на хатах, чисто подметены дворы и улицы.
В колхозном клубе ждали лектора из районного городка, потом должен был выступить местный драматический кружок.
Молодёжь готовилась к предстоящему праздничному вечеру. Люди постарше сидели на скамейках и на завалинках, говорили о повседневных своих заботах, вспоминали про давно отгремевшие бои.
Не видно было в клубе только детворы. Ученики собрались в школе и тоже готовили что-то своё, никому пока что не известное.
Поближе к вечеру ко мне примчался на велосипеде гонец, Миша Прохорчук, наш сосед.
— Вера Александровна! Пионеры нашего отряда приглашают вас на пионерский костёр, посвященный дню освобождения Белоруссии от фашистов, а также памяти пионера нашей школы Василька… Костёр будет около Васильковой берёзы…
Миша стоял передо мною в такой торжественной позе, в такой чистенькой рубашке и в таком гладко отутюженном пионерском галстуке, что я растрогалась.
Как хорошо, торжественно, без запинки он говорил!
Я поблагодарила и сказала, что обязательно приду. Только вот дороги не знаю.
— Вас проводят, — сказал Миша, ловко вспрыгнул на велосипед и помчался по улице. Вздувалась на ветру его белая рубашка, отлетал назад, обвивая шею, красный галстук.
И тут впервые Миша предстал передо мной совсем не таким, каким я до сих пор видела его каждый день. Я подумала, что из него, неуёмного и напористого заводилы всех шумных и добрых дел, со временем, когда всё случайное отсеется, а хорошее отшлифуется, непременно выйдет замечательный человек…
Моя непоседа племянница долго не показывалась дома. Потом вдруг ворвалась в хату и начала торопить меня:
— Быстрее, быстрее! Скоро все соберутся!
И казалось, всё у неё волнуется: и отглаженный шёлковый галстук, и вышитая белая кофточка, и даже широкие голубые ленты в светлых косах.
Мы пошли.
В тесном строю под барабанный бой, почти по-военному отбивая шаг, шли по лесной дороге пионеры к Васильковой берёзе.
Берёза стояла на небольшой поляне, окружённой тем самым лесом, где совсем недавно мы с Галинкой собирали землянику и где она утаила от меня свою историю.
Ещё издалека я заметила, как трепетал на ветру, в синеве высокого неба, небольшой алый флажок на самой верхушке берёзы.
— Галстук Василька, — кивнув на берёзу, шепнула мне Галинка. — Он хранится в нашем школьном музее.
Пионерские отряды остановились и замерли на поляне. Под звуки горна старший пионервожатый вышел из строя и, вскинув руку в салюте, приказал поднять пионерский флаг.
По его команде строго и торжественно шагнули вперед Миша Прохорчук и моя Галинка. Минута… Вторая… И широкое полотнище взмыло кверху, заплескалось, переливаясь тугими складками, и медленно поплыло к маленькому трепетному флажку — Василькову галстуку.
Когда-то на этой лесной поляне стояла хата старого лесника. Жил старик вдвоём со своей женой, приветливой, доброй женщиной. Дети их давно выучились, вышли, как говорится, в люди и разъехались по белу свету. А старики жили в одиночестве — только и соседства, что лес…
И вот пришло к ним горе: умерла самая младшая дочь, которая жила в городе. Остался сиротой её маленький сын — Василёк. Старики стали писать его отцу, упрашивать: привези да привези внука, и тебе с ним, и ему без матери трудно в городе. А мы, старики, вырастим тебе сына, ни в чём он горя не будет знать. И отец согласился. Привёз к деду с бабкой своего Василька.
Раны в детской душе быстро залечиваются. И уже на второй день после того, как мальчик поселился в лесной хате, по всему двору старого лесника звенели его смех и песни. Улыбались и дед с бабкой, радуясь внуку…
Мальчику всё вокруг было в диковинку. То вдруг найдёт под ёлкой красноголовый подосиновик, то попадётся на тропке колючий ёжик, то увидит промелькнувшую над головой рыжей молнией белку. А каких только птичьих трелей не наслушается в лесу! Сколько гнёздышек с птичьими яйцами показывал Васильку дед!
Каждую весну прилетала в дедушкин сад куковать кукушка.
Спрячется где-нибудь в ветвях старой берёзы и давай считать да пересчитывать годы Васильковой жизни:
— Ку-ку — раз…
— Ку-ку — два…
— Ку-ку — три…
Считает бабушка, а вслед за ней и Василёк. А кукушка добрая, не скупится на годы, сулит их Васильку много-много…
— Считай-ка сам, устала я, — говорит бабушка.
И Василёк вовсю старается:
— Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, пятьдесят десять, шестьдесят. Ой, нет, не так, сначала: пятьдесят восемь…
Потом счастливый Василёк бежал к бабушке и кричал:
— Бабушка, мне кукушка сто лет прокуковала.
— Ишь, какой ты охочий, — смеялась бабушка. — Не много ли насчитали вы со своей кукушкой?
— Не много, — уверенно отвечал мальчик и принимался за новые свои дела, которых у него хватило бы, наверно, на все сто лет жизни.
— Ну, и хорошо, живи себе на здоровье. А почему тебе и не жить сто лет! — вдогонку ему говорила бабушка, а сама тяжело вздыхала, вспоминая свою младшую дочку, маму Василька.
Война пришла в здешние места, когда Василёк уже окончил четвёртый класс, перешёл в пятый и с гордостью носил на шее красный пионерский галстук…
Однажды осенним вечером наведались в хату лесника партизаны.
Дед был болен. Бабка боялась даже выходить из дому: так зверствовали в деревне немцы. А у партизан было задание — срочно разузнать, сколько фашистов в деревне и как они вооружены. Сами партизаны в деревню пойти не могли, связи у них там ещё не было.
Высокий молчаливый партизан в чёрном кожухе собрался было всё-таки отправиться туда, но другой, помоложе, светловолосый, с весёлыми глазами, видать, старший среди них, — медлил, обдумывая что-то.
— Я схожу в деревню, — раздался с печи тонкий голосок.
Партизаны удивились. При свете коптилки они не разглядели в хате Василька. Обернулись на голос.
— А ну, покажись, орёл! — вдруг сказал самый молодой.
Василёк слез на пол.
— Лучше тебя нам посланец и не нужен. Только сумеешь ли?..
— Ещё как сумею! Меня все хлопцы знают, я ведь там учился. Пойду вроде про школу разузнать, а сам буду расспрашивать, где немцы стоят и сколько. Хлопцам я про вас ничего не скажу. А они всё знают: и сколько пулемётов, и сколько автоматов…
— Разведчик из тебя получится неплохой, если послушать. А вот как на деле будет — не знаю, — строго глядя в глаза Васильку, сказал партизан.
— Не стоит, Петро, втягивать мальчугана в такое дело. Не справится он, — тихонько заметил его товарищ.
— А если попробовать?
— Попробуйте, дяденька! — горячо попросил Василёк, обращаясь к командиру.
— Гляди, орёл, остерегайся, — ласково погладил его стриженую голову партизан и, как взрослому, подавая руку на прощание, приказал: — Завтра в девять часов вечера… Понимаешь? Провоешь трижды волком и в дупло берёзы положишь записку: сколько солдат, автоматов и пулемётов… Прощай, солдат, нам пора…
И они ушли.
А на следующий день на рассвете дала бабка Васильку хлеба в дорогу и провела его до опушки леса.
…С того времени вой волка слышался неподалёку от хаты лесника всё чаще и чаще. И такую жуть наводил он, что даже вооружённые фашисты не отваживались пробираться ночью к одинокому хутору.
А весной там отсчитывала годы чьей-то жизни кукушка. Даже ночью, бывало, проснётся и вдруг на весь лес бросит сонное:
— Ку-ку! Ку-ку!
И опять замолчит, заснёт.
Все партизаны знали маленького связного. Знали его свои люди и во всех окольных деревнях и, когда видели на улице, звали каждый в свою хату: зайди погрейся, сынок! Ни о чём его не расспрашивали, а, что знали и что нужно было знать партизанскому связному, сами рассказывали.
Так он и воевал, незаметный маленький солдат.
…Попал Василёк в беду случайно, перед самым освобождением. Его поймали пьяные немецкие солдаты и начали издеваться над ним. Приказывали ему пить вино, танцевать и петь. И он всё это делал, потому что возвращался с задания и ночью должен был, прокричав дважды кукушкино «ку-ку», передать партизанам сведения о противнике… Потом фашисты приказали ему раздеться. Этого он сделать не мог. Тогда они Сами стащили с него старенькую одежонку. И тут с груди мальчика упало на пол что-то красное-красное… Фашисты топтали это красное ногами, а оно всё алело и алело живой кровью…
Это был пионерский галстук Василька.
Палачи задушили мальчика этим самым галстуком, а потом им же привязали Василька к старой берёзе, которой доверял он свои партизанские тайны.
В тот же день погибли Васильковы дед и бабушка, была сожжена дотла и их хата.
…А ночью, тихонько сняв немецких часовых, партизаны пробрались в деревню и окружили школу, где фашисты устроили солдатскую казарму.
Раздалась короткая команда: «За смерть пионера-героя… по фашистам… огонь!»
Несколько пулемётных очередей прошили ночную тишину. Брошенные в окна гранаты завершили дело…
Воспоминания о героях Великой Отечественной войны закончил пожилой колхозник, бывший партизан.
— А теперь, товарищи молодая гвардия, — обратился он к пионерам, давайте все вместе споём песню, с которой шли в бой и всегда побеждали наши советские патриоты.
И он запел сильным низким голосом:
Мы молодая гвардия
Рабочих и крестьян!..
Песню подхватили десятки звонких детских голосов.
Сгущались сумерки. На лесной поляне догорал пионерский костёр. Снова под барабанный бой выстроились ровными рядами ребята и промаршировали, салютуя маленькому флажку на большой берёзе.
Мы молодая гвардия
Рабочих и крестьян!..
Далеко по лесу разносило эхо слова этой песни, И вслед за песней рвался ввысь маленький флажок — пионерский галстук Василька.