Где раки зимуют — Бианки В.В.

В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите — кастрюля, на столе — большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.

Вошла хозяйка и начала:
раз — опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины;
два — кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и —
три — переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо. И пошло, и пошло!

Раз — чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;
два — рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;
три — красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.

Раз-два-три, раз-два-три — в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.

И вот остался в корзине один последний рак.
Раз — и хозяйка схватила его поперёк спины.

В это время ей крикнули что-то из столовой.

— Несу, несу,- последний! — ответила хозяйка — я спуталась:
два — кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и
три — опустила его в кипяток.

Красному раку было всё равно, где лежать — в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю; не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют. И — долго не раздумывая — он начал своё путешествие: задом, задом на попятный двор.

Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.
Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол. Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусны. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом, задом подполз под тарелку, задом, задом добрался до самого края стола.

А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола. Вдруг — бап! — треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый. Котёнок не знал, что это рак, думал — большой чёрный таракан, и толкнул его носом. Рак попятился. Котёнок тронул его лапкой. Рак поднял клешню. Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом. А рак хвать! — и зажал ему клешнёй кончик хвоста.

Что тут с котёнком стало! Мяу! — он скакнул на стул. Мяу! — со стула на стол. Мяу! — со стола на подоконник. Мяу! — и выскочил во двор.
— Держи, держи, бешеный! — кричали гости.

Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил его хвоста. Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.

Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное — всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве — один день наверх ползёт, другой — вниз спускается.

Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно. Сейчас же все собрались на него поглядеть — приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки. И верно, было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире — от кончиков усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд, как пики. Четыре пары тонких ног были как вилочки, две клешни — как две зубастые пасти.

Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видал рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся — все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.
Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы.
Рраз! — рак схватил его клешней, и глупый карасик разлетелся пополам. Всполошились рыбки и карасики, разбежались кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.

Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и траву, хватал клешнями тихоходов-улиток. Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи. Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.

Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруде поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и сбросила в канаву. Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом, задом, как ползал, поплыл. Но дождь кончился, канава обмелела — плыть стало неудобно. Рак пополз.
Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая в третью, третья — в четвёртую, а он всё пятился, полз, полз — и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.
На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.
Вот сидит он под корягой и слышит: бул-дых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.
И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.
В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.
Пропустил рак зверя мимо себя да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост. Думал, отрежет, как ножницами.
Да не тут-то было. Зверь — а это была водяная крыса — как рванёт — и легче птички вылетел рак из-под коряги.
Метнула крыса хвостом в другую сторону — крак! — и переломилась рачья клешня пополам. Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо, ещё не хватила рака своими страшными зубами, не помог бы ему и крепкий панцирь.
Пополз рак дальше с одной клешнёй.
Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в иле червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку — и отправил рак червяка себе в рот. Подкрепился и пополз дальше.

Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, уже был сентябрь месяц, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.
Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся — панцирь его лопнул на животе — и из него полезло розовато-коричневое тело. Тут рак сильно дёрнул хвостом — и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло. А в глиняной пещерке остался лежать живой рак — такой мягкий и беспомощный теперь, что улитка могла бы проткнуть его своими нежными рожками.
День проходил за днём, а он всё лежал без движения. Понемногу тело его стало твердеть, снова покрываться жёстким панцирем. Только теперь панцирь был уже не чёрный, а красно-коричневый. И вот чудо: оторванная крысой клешня быстро начала отрастать заново.

Рак вылез из норки и с новыми силами отправился в путь — туда, где раки зимуют.
Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз терпеливый рак. Панцирь его чернел. Дни становились короче, шли дожди, на воде плавали лёгкие золотые челночки — облетевшие с деревьев листья. По ночам вода подёргивалась хрупким ледком.
Ручей вливался в ручей, ручей бежал к реке.
Плыл, плыл по ручьям терпеливый рак — и наконец попал в широкую реку с глиняными берегами.
В крутых берегах под водой в несколько этажей пещерки, пещерки, пещерки — как гнёзда ласточек вверху над водой, в обрыве. И из каждой пещерки рак глядит, шевелит усами, грозит клешнёй.
Целый рачий город.

Обрадовался рак-путешественник. Нашёл в берегу свободное местечко и вырыл себе уютную-уютную норку-пещерку. Наелся поплотней и залёг зимовать, как медведь в берлогу.
Да уж и пора было: снег падал, и вода замерзала.
Заткнул рак вход в пещерку своей большой клешнёй — поди-ка, сунься к нему! И заснул.
Так и все раки зимуют.