«Джунгли» — птичий рай — Чарушин Е.И.

Как я утром проснулся, так и вспомнил, что сегодня мой день рожденья и мне что-то подарят. Вскочил с кровати и вижу — на столе у кровати две птицы в клетке, ростом с воробья, зеленые, забавные, головы круглые, клювы загнуты. Сидят рядом, как два зеленых листа на ветке.
На одном листе только только половина будто подсохла — у самца голова и шея серые. Прижались друг к другу, сидят и стрекочут.
Ух! Я обрадовался! Это, наверно, дядя подарил. Он сам птичник, всяких птиц разводит.
А под клеткой — книжка громадная: «Атлас птиц в картинках. Петербург. Сойкин. Москва».
Посмотрел я, все птицы в ней есть. Нет ли моих, думаю.
Нашел! На двух страницах американские попугаи — синие, красные, желтые. А вот и мои, зеленые, на ветке сидят, называются попугаи-неразлучники с реки Амазонки.
А на Амазонке леса называются — джунгли. Джунглевые, значит, это птицы. Вот здорово! Ведь я и сам индеец — Черный Могикан — Разведчик. У меня и приятели — Витька и Олежка — тоже индейцы. Витька, переплетчиков сын, — Полосатый Бизон, а Олежка — Страшный Глаз. По всей улице мы бледнолицых огородников грабили, морковь и репу крали. У самих было, да там вкуснее.
Витька — славный парень. А Олежка-Олег — невера. Ему правду говоришь, а он: «Врешь ты все!» Ничему не верит. Я даже и дрался с ним из-за этого.
Был у нас индейский лагерь в саду — на двух деревьях из шестов устроена хижина с полом и крышей.
Когда я в лагерь лазил, всегда штаны у меня рвались. Мама даже у знакомых спрашивала, не знают ли они какой-нибудь крепкой материи мне на штаны. Нашли такую, называлась чертова кожа. Правда, очень крепкая!
Выхожу я в столовую чай пить — может, еще что хорошее подарят. А мне папа дает книгу — Некрасова «Сочинения», мама — штаны, бабушка — чулки. Плохо!
Показал я отцу своих американских попугаев.
Отец спрашивает:
— Эти тоже поют?
— Тоже поют!
Он и говорит:
— Ну так вот. Ты всех этих крикунов немедленно выпустишь на волю. Я из-за них второй месяц по утрам не сплю!
А птиц у меня было, правда, много. Штук двадцать. Все в моей комнате жили, в клетках. Щеглы, чижи, чечетки, щур, клесты, синицы, пищуха. Все наши русские. Которых я сам поймал в клетку-западню, которых подарили, которых купил. Стрекотали они здорово. На весь дом! Из-за этого я их и держал. А отец рядом спал. С двух часов ночи они его будили.
Вот тебе и день рожденья! Ничего не подарили, а только все отняли. И так мне обидно стало…
— Пей чай, — говорят мне.
— Почайпил, — говорю, — спасибо!
И ушел в сад.
Пришел к малине, а малины не ем. Вот тебе и день рожденья!
Думаю, как бы это все устроить. Хожу по саду. В лагерь слазил на дерево, вниз спустился, во всех углах перебывал. Места не нахожу.
В теплицу зашел. В саду старая-престарая теплица стояла — амбар. Прежде там рассаду выводили, а теперь всякий хлам сбрасывают — сор, стулья ломаные, тряпье, сучье. Вместо крыши у теплицы парниковые рамы со стеклами.
Залез я туда и сижу.
Жарища, духота. Солнце через рамы жарит. Как в джунглях! Вот деревьев только нет да птиц.
А что, кабы сюда моих джунглевых попугаев? Ведь им жарища в самый раз. Тут они наверняка птенцов выведут. Думал я, думал и пидумал. Обрадовался. Никуда птиц не выпущу! Замечательную штуку сделаю. Джунгли! Птичий рай! В этой самой теплице!
Закричал я даже от радости.
И устроил я джунгли — птичий рай. В земляной пол натыкал кустов — чащу сделал, песку насыпал — птицам купаться. У железного листа загнул края — получился противень такой, — налил туда воды. Развесил скворечники по углам и гнезда сам свил из соломы.
На клестов, снегирей и щура выменял у Витьки двух канареек — тоже тропические птицы.
В одном углу у меня густые джунгли были — даже стены не видно. И в этих джунглях, в самой гуще, повесил я на веревке блюдо с водой. Назвал его «горное озеро».
Будто в джунглях гора и озеро там.
Как птица выкупается, пусть сразу и на ветку вскочит, а не поднимается летом с земли. Мокрая-то птица плохо летит.
В другом углу у меня шкаф стоял. Старый, ломаный. Нарезал я лопатой дерна, гвозди достал и дерном со всех сторон шкаф обил. А в дерн я ветки воткнул, чтобы птицам было на что садиться.
Устроил все и стал птиц носить. Принесу клетку и открою. Сначала канареек выпустил… Вжить! — вылетели. Летом летали, на елку садились, да не сели, — видно, колется хвоя. Лапки-то у них нежные, тропические, хвоя не подходит.
Потом выпустил я чижей. Они сразу залезли в противень и стали купаться. Вымокли совсем, летать не могут — по низу прыгают.
Чечеток выпустил, пищуху, зяблика — всех! Потом пошел за попугайчиками. Несу их, а они, как заведенные, трещат. Открыл я клетку — ну, летите! Не полетели попугайчики, а поползли по веткам, по стволам и в самую гущу, в самую густоту залезли. И не видно их, и не слышно.
Сначала все птицы боялись, молчали, а потом такой писк в теплице подняли! И пошло — пенье, драка, купанье. В песке купаются, в воде. Мокриц в стенах ловят. Принес я им в мешке целый муравейник. Ешьте! Только зря принес муравьев, не стали есть.
Сижу я, слушаю, смотрю — и правда, будто джунгли. И так хорошо становится, и по-индейски хочется что-нибудь сказать.
Назавтра показал я приятелям рай.
Витьке не очень понравился.
— Жарко! — говорит.
А ОЛежка, Олег — Страшный Глаз, стал целые дни со мной в джунглях просиживать. Не верил только, что это джунгли.
— Непохоже! — говорит. — В джунглях, — говорит, — лианы и москиты.
А где москитов для него найдешь?
Попугаи — неразлучники стали вить гнездо. Свили в трубке обиев. Старые обои были свалены на шкафу.
Стали попугайчики мельчить бумагу, грызть, рвать. Огрызки засовывали поглубже в сверток, а то и соломину с пола утащат или трапку.
И стрекочут все, и стрекочут.
И вот попугаиха снесла яйцо.
Нахохлилась. Полезла одна в сверток. Самец за ней сунулся — не пустила, отогнала.
Сидела в свертке около получаса, потом вылезла вся взъерошенная и сразу давай пить и купаться.
А мы с Олегом потихоньку, потихоньку — к шкафу, к свертку. Заглядываем Ничего не видать!
Закрыто яйцо всякими огрызками.
Олежка опять не верит, говорит:
— А яйца-то никакого нет, зря сидела попугаиха!
А я говорю:
— Как же нет? Снесла яйцо!
— А покажи, — говорит.
А как его покажешь — разобьешь! И не показал.
Через день другое яйцо попугаиха снесла и начала высиживать.
— Вот, — говорю, Олежка, у нас еще пара попугайчиков будет. Скорей бы!
Сидит попугаиха в свертке, молчит.
Попугай похаживает у обоев, косолапый такой, — зеленый воробей. Поговаривает, покрякивает, посвистывает.
Та вылезет, поцелуется с ним и назад спрячется.
И поспорили мы с Олежкой — какого цвета яйца.
Я говорю — голубые должны быть, как у зяблика, у канарейки.
А он — зеленые, как у вороны.
Неделя уже прошла, как ела высиживать попугаиха.
Прихожу я утром в рай и вижу: стоит Олежка-Олег, сверток с гнездом приставил к глазу. Поднимает к потолку — на свет посмотреть, поднимает…
А яйца выкатились и об нос разбились — о переносицу. Мы и треска не слышали, гляжу — а все лицо у Олежки в попугайном желтке.
Я драться полез, повалил его, вон выгнал.
А сам заревел.
Эх, дурак Олежка-Олег, Страшный Глаз! Не мог подождать…
Белого цвета были яйца.