Дарю веснушки — Млодик А.М.

Оглавление

• Как я стал Веснухиным
• ГЛАВА ПЕРВАЯ ХОЧУ БЫТЬ ФОКУСНИКОМ
  • О веснушках, которые отражают радиацию
  • Юморист Лёня Булин
  • Ссора с Лидой
  • Крем из пирожных
  • Цирковая реклама
  • Фокус со спичкой
  • Охота на мух
  • Ричард Львиное Сердце
  • Несостоявшаяся казнь
• ГЛАВА ВТОРАЯ КЛОУН С ЗОЛОТЫМИ ВЕСНУШКАМИ
  • Только пчёл и не хватало
  • Хорошо быть трубочистом
  • Голос из темноты
  • Старик Отелло может стать сыном клоуна
  • Автомат обкрадывает
  • Кто не знает Кирилла Яковлева!
• ГЛАВА ТРЕТЬЯ САМЫЙ ДОРОГОЙ БИЛЕТ
  • Можешь отрезать мне кусочек языка
  • Бесценная потеря
  • «Всё хорошо, прекрасная маркиза»
  • Расчудесное лекарство
  • Мой друг — милиционер
• ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ ШЕФЫ НАД ЗМЕЯМИ
  • Всем некогда
  • Голубятня на колёсах
  • Страшная клятва
  • Щипай себя почаще
  • Экспонат с подвохом
  • Ни за какие блага!
  • Птицы запели
• ГЛАВА ПЯТАЯ ВСЕ ХОТЯТ БЫТЬ КИНОАРТИСТАМИ
  • Я гриммирую Лиду
  • Загадочная встреча
  • В разведку
  • Фотограф становится знаменитым
  • Автограф Ильи Ильюшина
  • Кудесники грима
  • Гениальная идея
• ГЛАВА ШЕСТАЯ СМЕХ ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ
  • Мама, папа и я
  • Неожиданные гости
  • Почти как у Репина
  • Трудное дело
  • Честное пионерское, или Что было потом

Как я стал Веснухиным

Наш класс ребята считают везучим. А я вот — совсем невезучий. 
По правде сказать, неудачник я с детства. Когда был совсем маленьким, у меня почему-то прорезались веснушки.
Разные дяди и тёти удивлялись:
— Смотрите! Он меченый!
— Такой беленький, а с веснушками!
Бабушка твердила, что веснушки принесут мне счастье. Она всё уверяла:
— Быть тебе космонавтом!
Папа верил, что я буду космонавтом, и учил меня внятно произносить имя и фамилию вместе: Илья Ильюшин. Говорил, что это красиво звучит.
Вместе внятно сразу не получалось. Папа сердился. Мама же вовсе не хотела, чтобы я был космонавтом. И утешала:
— Не огорчайся, Ильюша! Ты не виноват, что у папы такая трудная фамилия.
Бабушка вступилась за папу:
— Люшенька, когда станешь космонавтом, будешь гордиться нашей фамилией. Она почётная!
Но ждать, пока я стану космонавтом, не хватало терпения. А просто так гордиться фамилией было неинтересно.
Все мои неприятности начались с того, что родители переехали в новую квартиру. И я оказался в новой школе. Ребятам захотелось узнать обо мне побольше. Я намекнул, что у конструктора самолёта ИЛ такая же фамилия, как и у меня. Пусть думают, что он мой родственник. Зря похвастался. Они так не подумали. И, чтоб я не загибал, фамилию мою переиначили — сначала на Ильюхина, а потом на Веснухина.
Так я стал Веснухиным!
В дневнике и в классном журнале я по-прежнему значился Ильюшиным. А для ребят — Веснухин! И всё!
Вадька Морковин попытался меня утешить:
— Чего ты обижаешься? Меня Морковкой прозвали — и ничего. Не обижаюсь.
— Это потому, что Морковин и морковка — похожие слова, — ответил я. — А чем фамилия Ильюшин похожа на Веснухина? Ничем!
— Верно! — согласился Морковка. — Но кто виноват, что твое прозвище на лице написано?
Я, конечно, возмутился. Быть бы драке. Да вмешался Сеня Мостовой.
— Чего ты обижаешься? — спросил он меня.— Думаешь, приятно очки носить? Меня из-за них в боксёры не берут. Я-то ведь не обижаюсь, а меня Очкариком прозвали.
Тут староста класса Антон Милеев ввязался в разговор. Прикинулся, что набивается на прозвище:
— У меня прозвище тоже написано. Только на руке. Я левша. Можете Левшой звать. Не буду спорить.
Когда человек сам напрашивается, то ему нарочно отказывают. Я это сколько раз замечал. Все видели — Антоша хитрит. Он не левша, а только умеет боксировать правой и левой. Прозвище ему всё равно не дали.
— Если исподтишка левой в боксе атаковать, то нокаут верный, — объяснил Сеня Мостовой и похлопал Антошу по плечу.

ГЛАВА ПЕРВАЯ ХОЧУ БЫТЬ ФОКУСНИКОМ

О веснушках, которые отражают радиацию

Расстроился я от разговора в школе и плохо спал ночью. Всё ерунда какая-то снилась. Будто летаю с ребятами в космосе. Мы хотим прорваться к Солнцу. Только оно не подпускает нас. Тогда Антон Милеев пытается нокаутировать Солнце своей левой. Но оно стреляет радиоактивными лучами. Пришлось мне отразить их своими веснушками…
Проспал, конечно. Прибежал в школу, когда урок уже начался. Приоткрыл дверь нашего класса. Лёнька Булин меня сразу заметил.
— Смотрите! — закричал. — Веснухин пришёл!
Такого ещё не бывало. При учителях меня Веснухиным никогда не обзывали. Я растерялся и, вместо того чтобы убежать, ещё больше открыл дверь. Все засмеялись. Только учительница не смеялась. Постучала по столу, чтобы замолчали, и сказала:
— Заходи, Ильюшин, заходи! В следующий раз не опаздывай.
Я сел за свою парту рядом с Лидой Михайловой. Незаметно показал кулак Булину. Он мне гримасу скорчил. Булин всегда меня дразнит. Из-за Лидки. Она с ним сидела за одной партой во втором классе. Когда я появился, пересела ко мне. Булин ей этого простить не может. А поддевает меня.
Вспомнив, что первый урок — рисование, вынул альбом. И прислушался к тому, что говорит учительница.
— Будем сегодня рисовать… — начала она объяснять.
— На свободную тему, — догадался Антоша Милеев.
— Верно, — согласилась учительница.
Я люблю рисовать, и особенно на свободную тему. Мне захотелось нарисовать лучше всех.
— А мечту можно?—спросил я учительницу.
— Конечно, можно, — ответила она. — Не теряй времени.
— Какая у тебя мечта?—зашептала Лида.
— Не мешай думать! — отмахнулся от неё. Пожав плечом, Лида принялась старательно рисовать. А я думал, думал… и придумал.
Времени оставалось до конца урока мало. Я в спешке одними штрихами нарисовал домики, а над ними — космонавта без скафандра. Лицом к ярко-красному солнцу. Мне рисунок очень понравился.
Я с гордостью подумал, что никто из ребят так быстро нарисовать не может. И протянул альбом учительнице. Но она почему-то сначала взяла рисунок у Лиды. На нём были нарисованы красивые цветы.
— У тебя острый глаз, — похвалила учительница. — Хорошая память. Уловила краски. Чёткая линия. Молодец!
Отдала Лиде рисунок и взяла мой альбом.
— Это и есть твоя мечта? .. — спросила учительница. И, ещё раз взглянув на моего космонавта, добавила:— Хорошо, когда человек умеет мечтать. Только над рисунком ещё надо поработать. Небрежно выразил ты свою мечту. — И отошла к другим ребятам.
Мне, конечно, было обидно.
— Дай посмотреть, — попросил я Лиду, — что ты нарисовала.
Она протянула свой рисунок.
— Неплохие цветочки. Будешь знаменитой художницей!
— А ты-то что нарисовал?.. — удивлённо спросила Лида, рассматривая мой рисунок.
— Космонавта будущего!
— У тебя интереснее, — призналась Лида. — Я бы так не смогла.
Тут мне стало ещё обиднее.
— Слышала же, — сказал я ей, — над рисунком поработать надо. Поработаем… Поработаем…
Вспомнив свой сон, я жирными пятнами нарисовал космонавту веснушки, а от них протянул угрожающие Солнцу стрелы.
Лида следила за каждым движением моей руки.
— Зачем стрелы нарисовал?— с недоумением спросила она.
— Веснушки радиацию отражают.
— А они могут… отражать? .. — удивилась она.
— Веснушки-то? — усмехнулся я. — Они всё могут. Стану космонавтом — возьмусь за радиацию.

Юморист Лёня Булин

После урока рисования была математика. Ничего особенного не произошло. Затем по расписанию — урок физкультуры, но преподаватель заболел — и нам разрешили играть в пионербол.
На спортивной площадке собрался почти весь класс. Не было только Маши Луковой и Лёни Булина. Они побежали за мячом.
— Нашли кого послать! — сердился Антон Милеев.
Я стоял и думал: «Так тебе и надо, Булин! Влетит тебе!» Но Лёня так быстро и с таким криком ворвался на площадку, что никто ничего сказать ему не успел.
— Последние известия! Последние известия! — орал он, размахивая газетой. — Веснухин отражает радиацию!
За ним не спеша появилась Лукова. У неё в руках был мяч. Я прямо-таки обалдел. Откуда Булин мог узнать про радиацию? Неужели Лида разболтала? Я посмотрел на неё. Она сердито теребила свою косу.
Все подбежали к Булину.
— Чего врёшь ?! — пытался выхватить у него газету Мостовой.
— Я вру, да? — крикнул Булин и спрятал газету в карман куртки. — Спросите у Веснухина.
Я ничего не ответил. Ребята загалдели.
— Нечестно это. Нечестно!— вдруг закричала Лида, подбегая к Луковой. — Сплетница ты. Сплетница!
— Не вижу ничего нечестного, — усмехнулась Машка. — Нечестно шушукаться на уроках.
— Ты, Машка, не задирайся! — крикнул на неё Антоша. — У самой с дисциплиной плохо.
— И вообще хватит, — поддержал его Сеня Мостовой.
— Чего хватит? — возмутился Булин. И обратился ко мне: — Веснухин! Скажи по-честному: вру?
— Врёшь! — ответил я. — Ничего в газете про меня не напечатано.
— Ты не про газету. Про веснушки скажи. Говорил такую чепуху, что они отражают радиацию?
Понял я, что пропал. Засмеют меня ребята, если расскажу про свой сон. И решил не сдаваться.
— Полетишь, юморист, со мной в космос, узнаешь!— с насмешкой ответил Булину. И съехидничал:— Если, конечно, не сгоришь…
— Почему это я сгорю? — запетушился Лёнька.
— Потому что трус. Высоты боишься.
Сказал и мотнул головой в сторону планки для прыжков в высоту. Я знал, что прыгает он тяжело.
— Я трус, я? — разбушевался Лёнька. — Давай померимся, посмотрим, кто высоты боится!
Ребятам не терпелось посмотреть, кто кого переспорит. И они подтолкнули нас к планке. Вадик Морковин протянул нам для жеребьёвки руки с зажатыми кулаками. Булин первый дотронулся до его правой руки. Пуговица досталась Лёньке. Значит, прыгать первым должен был он.
— Везёт же тебе, Илья! — хлопнул меня по плечу Антоша.
— Тебе сколько, семьдесят пять хватит?—спросил Булина Мостовой.
— А он сколько? — кивнул на меня Лёнька.
— Это уж моё дело, — ответил я.
— Тогда восемьдесят, — решительно заявил Булин.
Вадим Морковин поставил планку на восемьдесят. Булин, как настоящий прыгун, потоптался на месте и стремительно побежал.
Все ребята замерли. Я делал вид, что мне безразлично. Но в последнюю секунду не удержался: взглянул — и вместе со всеми ахнул. Булин высоту взял. Как он сумел, не знаю, но взял.
Ребята закричали «ура». Я хлопнул раза два в ладоши. Потом подошёл к планке. Установил её на метр. Зачем я это, дуралей, сделал — и сам не пойму.
— Ты что, с ума сошёл?—схватил меня за руку Морковин. — Зарвался!
— Тебе не одолеть, — предупредил меня Антон и опустил планку на цифру 90.
— Не сдавайся, Веснухин! — крикнул кто-то из ребят.
— Давай мировой рекорд!—услышал я иронический голос Луковой.
— Не робей, космонавт!—насмешливо крикнул торжествующий Булин.
Тут уж я выдержать не мог. Оттолкнув Морковина, снова поднял планку на метр. И отойдя на нужную дистанцию, без всякой разминки побежал.
«Взять, взять, взять!» — приказывал я себе, напрягая все силы. И… не взял! Девяносто бы, наверное, взял. А за метр… не надо было и браться.
Чтобы не разреветься при ребятах, я, ни на кого не глядя, рванулся со спортплощадки.
— Ты куда? — крикнул Антоша. — Попробуй ещё! На девяносто!
Я не обернулся.
— Ты не только Веснухин! Ты ещё и Хвастухин! — крикнул вслед Булин.
— Хвастухин! Хвастухин! — подхватила Лукова. Её крик ещё долго звенел у меня в ушах.

Ссора с Лидой

Я шёл и, глотая слёзы, думал: «Ну почему я такой невезучий? Даже Машка Лукова меня ненавидит. А за что? Неужели из-за веснушек? Ведь сперва Машка хотела со мной дружить, предлагала сидеть за одной партой. Но я уже с Лидой сидел. Чтобы Лукова не обиделась, я ей дом нарисовал. Она за него пятёрку схватила. Правда, я Машке после сказал: «Горе ты луковое. Сама бы поучилась живописи. Лучше, чем всё время в зеркало глядеться!» Она со злости мой рисунок разорвала. Могла бы уже и помириться со мной… А Булин почему невзлюбил меня?..»
— Ты не виноват! Это всё Лукова подстроила! — вдруг услышал я голос догонявшей меня Лиды.
— Ну и пусть, — через плечо бросил я ей. И пошёл быстрее. — Нечего было сплетничать!
— Я не сплетничала, — оправдывалась Лида. — Она меня одурачила. Стала насмешничать про тебя. Ну, я, чтобы Машка знала, какой ты умный, про радиацию и проговорилась. Хочешь, я ей отомщу?
— Очень нужно. Потренируюсь и метр двадцать прыгну.
— Конечно, прыгнешь!
Лиде удалось наконец со мной поравняться. Некоторое время мы шли молча. Потом она робко сказала:
— Слушай, Ильюша! .. Мама говорит, что веснушки можно кремом выводить. Ты бы попробовал…
— По-про-бо-вал, по-про-бо-вал! — передразнил я её. — Много твоя мама понимает! И вообще… Что ты впутываешься в мои дела! Шуток не понимаешь…
И я пошёл быстрее.

Крем из пирожных

Дома мне никому не захотелось рассказывать, что произошло в школе, даже бабушке. Сразу сел за уроки, потом рассматривал марки в альбоме. Но веснушки не давали покоя. Не хочу, а думаю: «Вдруг Лида права — и крем поможет!»
Откуда только мама узнала, что у меня неприятности? Пришла с работы рано. Расспрашивать ни о чём не стала. Дала денег на мороженое. Я сказал, что не хочу мороженого, а хочу пирожных. Мама удивилась, но денег добавила. И я купил два пирожных — эклер и корзиночку.
Крем из эклера выдавил на блюдечко. Оболочку съел. Крем из корзиночки тоже переложил на блюдечко. А корзиночку выбросил. Не люблю её. Блюдце спрятал. Когда ложился в постель, достал его. И намазал лицо кремом. Так с кремом и заснул.
Утром бабушка будит меня. А мне глаза не открыть.
Слышу, бабушка охает:
— Ты зачем грязи в постель натаскал?
Открыл я наконец глаза. Смотрю: подушка и простыни в пятнах. От коричневого крема с вареньем. И сам я весь какой-то липкий. Бросился к зеркалу: может, чудо произошло? Никаких чудес не случилось. Веснушки на моём лице сияли ярче прежнего!
Бабушке я во всём признался.
— Эх ты, дуралей! — засмеялась бабушка.— Разве таким кремом мажутся?
Пока бабушка смывала с меня крем, я постарался узнать у неё, чем надо мазаться, чтобы избавиться от веснушек. Она уверяла, что только «барышни» мажутся. Надо бы с ней ещё поговорить. Но я опаздывал в школу.

Цирковая реклама

Вышел я из дому в самом плохом настроении. Иду и злюсь на веснушки. На крем, который меня подвёл. На Лидку. А больше всего на самого себя. Надо же: любой глупости верю! Не раззадорили бы меня вчера ребята своими криками, ни за что бы планку на метр не поставил. И не было бы мне так стыдно сегодня в школу идти.
Ругая себя, я не заметил, как наткнулся на разрисованный рекламный щит. Глянул на него и обомлел. Прямо на меня уставился огромный клоун. На лице его сверкали золотые веснушки. К тому же он ещё и хохотал. На щите сверху было написано, что в Доме культуры состоится всего лишь один концерт артистов передвижного цирка.
Я стоял у щита и долго всматривался в лицо клоуна. На что ему веснушки? Да ещё золотые! Зачем он их прилепил?! Смеётся! Значит, весело ему…
— Ну как, пробовал кремом?.. — услышал я голос Лиды, неожиданно оказавшейся за моей спиной.
— Ты вот его намажь своим кремом,—сердито сказал я, показывая на клоуна.
— У него золотые. Ему крем не поможет, — засмеялась Лида.
Я ей:
— У меня тоже будут золотые.
Она мне:
— Ты что, в цирк задумал поступить? Ты же в космос хотел!
Я ей:
— В космос успею. Пока фокусником стану.
Она мне:
— Фокусником! А ты умеешь?
Я ей:
— Айда домой! Покажу!
Она мне:
— А в школу?..
Вздохнув, я показал ей на башенные часы:
— Уже опоздали!
— Ой! Попадёт же нам! — вздохнула и Лида.

Фокус со спичкой

Стать фокусником я решил неожиданно.
Один фокус, правда, я умел делать с детства. Мне его ещё в старой школе уступил в обмен на судейский свисток Валерка Дюжин из четвёртого «б» класса.
Для этого фокуса нужен был носовой платок с широкой каёмкой. У Валерки такой был. Но он мне его не отдал. Сказал:
— Своим обзаведись.
Пришлось выпросить платок у бабушки.
Вначале этот фокус я часто показывал. Потом надоело, а платок со спрятанной спичкой в каёмке не выбросил. Он у меня в старом пенале лежал.
Когда мы с Лидой пришли ко мне домой, в квартире никого не было. Я сразу же вынул из пенала платок. Дал Лиде целую спичку, предложил завернуть в платок и сломать её. Затем развернул платок и вытащил из него целую спичку.
— Интересно! — заахала Лида.— Как ты это делаешь?
— Платок волшебный.
— Значит, ты волшебник. Я тоже хочу быть волшебницей! — воскликнула Лида и закружилась. Она как что, сразу начинает танцевать.
«Ну что я за чудак! Давно надо было ребятам в новой школе показать фокус, — подумал я. — Наверняка никто из них фокусы делать не умеет! Но одним фокусом их не очень удивишь. Надо второй придумать. Но какой?»
Лида продолжала кружиться, подпевая:
Муха, муха — цокотуха…
«К школьному вечеру готовится, — сообразил я. — Она с девчонками сказки Чуковского разыгрывать будет. Вот бы и мне тогда фокусы показать. Как же всё-таки ещё одному фокусу научиться?»
Муха денежку нашла… —
декламировала Лида. И тут догадался, какой фокус показать можно. Я посмотрел кругом. Увидев, что на стенах нет ни одной мушки, сказал Лиде:
— Хочешь быть волшебницей?.. Тогда пойдём на базар.
— Куда? — растерялась Лида.
— На базар, — повторил я громко.
— Зачем? — испугалась она.
— Мух добывать.
— Кого? Мух? — не поверила она.
— Ну да! А что особенного? Для моих фокусов нужны мухи. Осенью, сама знаешь, крупные мухи в квартирах не водятся. Где их теперь возьмёшь?
— Но их же на базаре не продают, — возразила Лида.
— И пусть не продают, — сказал я спокойно. — Охотиться будем!

Охота на мух

Мы живём с Лидой в одном доме. Забежали к ней в квартиру. Она схватила графин. И я уже хотел идти, но Лида задержалась, чтобы взять банку с вареньем и газету.
— Зачем? — спросил я.
— Без варенья как будешь мух ловить? Намажем варенье на газету, они и сядут на неё.
Мне было досадно, что я сам об этом раньше не догадался. Пришлось Лиду похвалить.
Поймать на базаре мух оказалось не так-то просто. Пришли мы в овощной ряд. Продавцы прогнали:
— Идите, идите отсюда. Нечего вам тут делать.
В мясной отдел Лида первая вошла. Но сейчас же выскочила обратно.
— Там твоя бабушка! — залепетала. Я еле сдержал икоту.
— Тебя видела?
— Нет, — говорит. — Я её по спине узнала.
Кинулись мы во фруктовый ряд. Оттуда наблюдение ведём. Бабушки нет. Я подумал, что Лида ошиблась. Она и сама уже засомневалась. Оглядываясь, мы двинулись в молочный павильон.
Там кадушки с творогом были покрыты полотенцами, а кринки с мёдом — марлей. Но мух хватало. Я понадеялся шутя поймать их и без варенья. Подошёл к прилавку, где торговали мёдом. Только прицелился — продавец хмуро так на нас посмотрел и сказал:
— Не дело, детишки, вам по базару болтаться! Почему не в школе?
Мы ничего не стали ему рассказывать, а поспешили в конец павильона. Здесь не было ни продавцов, ни покупателей. Зато мы увидели свободную стойку. Лида метнулась туда.
Она положила на стойку газету и намазала её вареньем. Смотрю, действительно попались на приманку несколько мух. Вынул я из портфеля графин. Только опустил муху в него — чувствую, кто-то меня за плечо дёрнул. Я обернулся и увидел дядьку в белой куртке.
— Чем торгуете? — строго спросил меня дядька.
— Мы не торгуем, — отвечаю. — Мы мух ловим.
А он как заорёт:
— Хулиганишь!
Я еле вырвал у него своё плечо.
Подошли ещё люди. Спрашивают:
— Что случилось?
Я на Лиду боюсь посмотреть. А она — вот ведь какие бывают девчонки! — не испугалась. Сразу нашлась:
— Мы для живого уголка мух собираем. А дяденька за это сердится на нас.
— Такого живого уголка, — добавил я, — как у нас, ни в одной школе нет! Мы хотим опыты делать… Должны проверить, какие мухи вредные, какие нет.
Все загалдели. Стали хвалить нас, а дядьку в белой куртке ругать. Зачем таких старательных детей обижает. Какая-то толстуха пообещала, когда вернётся из деревни, подкинуть нам в школу роскошных мух. На неё напустилась сухонькая старушка:
— Вот ещё выдумала: из деревни мух возить! Пообещала бы хоть белок. А то мух… Нечего ребятишек сбивать. Пусть на базарную свалку, что у пустыря, сходят. Там такие мухи водятся, что и в деревне не сыскать.
Пошли мы на свалку. Там никого не было. А мух столько, будто со всего города сюда согнали. Мы в миг наловили полграфина.
Лидка от радости чуть не танцевала прямо на улице.
— Я всегда завидовала нашим родителям, когда они рассказывали про своё детство, — щебетала она. — Как уроки прогуливали. Какие драки устраивали! Теперь и нам будет, что рассказать нашим детям…
— Расфантазировалась! Где они, твои дети?!
Ты что, пионервожатой надеешься быть?
— А ты нет?
— Может, и стану. Не умею загадывать. Сейчас не до того, — прервал я её. — Ты лучше скажи: как выпутаемся, если в школе узнают, что мы на базаре были?
— Наверное, к директору сведут, — со страхом сказала Лида.
— Не надо было врать про живой уголок!
— Ты тоже врал!
— Ну, врал. Потому что решил — поймаю мышей да птиц разных… Откроем в школе живой уголок. Будем там дрессировкой заниматься!—размечтался я.
— Я тоже, прежде чем врать, — сказала Лида, — поклялась: принесу в школу свою коллекцию бабочек.
— В живом уголке живые бабочки нужны, — отрезал я.
Она обиделась. Но долго сердиться Лида не умеет… Мы побежали в сквер. Погуляли немного. И, решив, что в классе уроки уже кончились, пошли домой.

Ричард Львиное Сердце

На лестнице я встретил бабушку. Она сказала, что наш кот Васька провинился: разбил чашку. Когда я вошёл в комнату, то сразу понял, что Васька набедокурил. Он не встретил меня мурлыканьем. Лежал на диване с полузакрытыми глазами, будто не видит и не слышит ничего. Хитрый! Васькой только мы с бабушкой его зовём. Папа прозвал: Ричард Львиное Сердце. Мама, когда в хорошем настроении, зовёт Нарциссом. Я был уверен, что за разбитую чашку ему от мамы попадёт. Во всяком случае, Нарциссом она его не скоро назовёт.
Мне было жалко кота. Упрекать его я не стал, а занялся своим делом. Вынул из портфеля графин. Взглянул на нашу добычу и очень удивился. Охотились мы только на крупных мух. Теперь я увидел, что в графине больше маленьких. Как подходящих мух выудить, если горлышко у него такое узкое, что едва палец влезает? Пришла Лида и принесла цветных ниток. Я попросил её сделать из них петли. Она заупрямилась:
— Сначала скажи: зачем?
— Да пойми же, фокус — это секрет. Разболтаю — фокус тю-тю, нет его!
Она своё:
— Значит, мне не веришь?
Сдался я. Распахнул окно. Подозвал Лиду.
— Смотри! — говорю. — Вон большущий цирк…
— Какой же это цирк! — фыркнула она. — Это ж наш палисадник…
— Не перебивай! — оборвал я её. — Думай, что цирк. Здесь у меня эскадрилья самолётов. Я беру и запускаю их прямо в цирк. Зрители аплодируют. Чего-то кричат. Хотят, чтобы эскадрилья опустилась в цирке. Я приказываю самолётам вернуться обратно…
Я было уже совсем размечтался… Да Лида сбила меня своими вопросами.
— Как же самолёты пролезут через окно?
— Так они же не самолёты, а мухи. То есть мухи-самолёты!— Фу, чуть не запутался. — Ну, мухами буду управлять, как самолётами.
— Ты что, гипнотизировать их будешь?
— Зачем гипнотизировать! Буду управлять эскадрильей по телефону.
— Разве мухи умеют говорить по телефону?! — продолжала допытываться Лида.
— Не приставай! Уж как-нибудь мухи со мной сговорятся. И вообще, если ты долго ещё будешь задавать вопросы, то мы дождёмся маму с папой. Они мне за мух покажут такой фокус, что я про космос и про цирк забуду. И про тебя тоже! Так что лучше делай скорей петли.
Лида присмирела. И робко сказала, что не знает, какие петли нужны. Я ответил:
— Обыкновенные. Чтобы можно было заарканить мух.
Лида призналась:
— Я никогда не арканила мух.
Я не стал рассказывать, что и мне не приходилось арканить мух. Но спросил:
— Неужели не видела в кино, как арканят лошадей?
Лида начала соображать.
— Лошадиные петли не годятся для мух. Надо мерку снять.
Мне её предложение понравилось.
— Давай попробуем, — согласился я. Подвинул ей графин, чтоб вынула пробку. И объяснил: — Когда мухи дёрнутся наружу, я буду наготове. Подходящую перехвачу. Ты с неё мерку и снимешь.
Ничего у нас не вышло. Лида вдруг сказала, что ей жалко лошадей, которых арканят в кино. Мне почему-то их тоже стало жалко. Я задумался. И не сразу заметил, что Лида вынула пробку. Эскадрилий пять вырвались в открытое окно! Я испугался и закупорил графин. Лида побежала на кухню. Я за ней.
— Ты чего?
— Ничего. Дуршлаг у вас есть?
— Что ещё за дуршлаг?
— Обыкновенный. Ну, сито железное, в котором макароны отцеживают.
— Ты что, спятила? Зачем мне макароны? Может, мух хочешь отцеживать?
— Отцеживать их нельзя. Просеивать можно. Мы дуршлагом графин накроем. Маленькие мухи в дырки пролезут. Большие — застрянут. Очень просто. Тут мы их подберём.
«Догадливая всё-таки Лида», — подумал я.
Её способом добыли несколько мощных мух.
Пока примеряли петли, два самолёта скрылись. Трёх стоящих мух мы всё же заарканили. Но они не хотели взлететь.
Лида сказала, что самолёты перегружены. Я укоротил нитки и связал их, чтобы самолёты летели строем. Эскадрилья поднялась к потолку. За ней красиво тянулись для связи со мной сигнальные нитки.
— Ура! — закричала Лида. Я тоже закричал:
— Ур-ра!
Эскадрилья у потолка не задержалась. Она стала спускаться и приблизилась к коту. Васька лениво махнул лапкой, чтобы поймать нитку, но промазал.
— Дурашка! — защебетала Лида. — Видишь, у нас самолётики летают. Будешь себя хорошо вести, Ильюша тебя тоже в цирк возьмёт.
Я совершенно не собирался таскать Ваську в цирк. Но в воркованье Лиды не вмешивался. Боялся прозевать приземление эскадрильи. Самолёты не подымались и не опускались. Они просто кружились в разные стороны и жужжали. Видно, лётчики поссорились и не хотели вместе лететь.
Я стал жужжанием управлять их полётом. Лидка тоже начала жужжать, совсем как муха. Это подзадорило Ваську. Свирепо вздыбив шерсть, он попятился зачем-то назад. Лидка от этого пришла в восторг и зажужжала громче. Васька продолжал пятиться. А мухи всё ещё кружились. Лида, увлёкшись своим жужжанием, прозевала Ваську. Она ойкнула, когда он уже прыгнул на стол. Я тоже поздно спохватился.
Наверное, нет на свете такого невезучего кота, как наш Васька. Стоило ему вскочить на стол, как он нечаянно задел графин и уронил его на ковёр. Графин не разбился, но пробка выпала, мухи разлетелись. Васька метнулся за ними. По пути сбросил будильник, который жалобно звякнул. Васька вовсе потерял голову. К тому же он увидел, что эскадрилья снижается над вазой. В общем, Ричард Львиное Сердце эскадрилью не настиг, но вазу с папиной пепельницей прикончил.
Мы так растерялись, что были как неживые. Когда опомнились, Лида кинулась собирать осколки. Я тоже поднял осколок и поцарапал палец. Только тогда я смог открыть рот. И крикнул Лиде:
— Бросай стекло! Где Васька? Где этот Ричард Львиное Сердце?!
Мы нашли его под кроватью. Он сопротивлялся, но я вытащил его и положил на диван. Погладил, чтобы он успокоился, и сказал ему:
— Я за тебя отвечать не буду. Сам натворил, сам теперь и отвечай. И пожалуйста, не кляузничай. С дивана не сходи. Поранишься о стекло.
Лида заметила кровь на моей руке и заохала.
— Пустяки, — успокоил я её.
Вытер руку платком. Пососал палец. Крови больше не было. Велел Лиде забрать графин и нитки. Сам же взял учебники и тетради.
— Буду заниматься у вас, — скомандовал я Лиде. — Родители, когда видят, что дети учат уроки, добреют. Ты теперь мой шеф. Помогаешь мне. Только по какому предмету? Пожалуй, по математике. Идём! Васька не подведёт.

Несостоявшаяся казнь

Лидина мама была вне себя от радости, что её дочка помогает мне решать задачи. На самом деле ещё неизвестно, кто кому помогал. Домой я пошёл после того, как моя мама строго меня позвала.
Только вошёл в комнату, услышал папин голос:
— Что ты тут натворил?
— Ничего не творил. Занимался у Лиды. Она мне помогала.
— Ничего не натворил, да? Посмотри! Перебита вся посуда!— вмешалась мама.
Я посмотрел и убедился, что посуда не вся перебита. Но спорить с мамой не стал.
Папа продолжал допрос:
— Хорошо! Будем считать, что ты ничего не натворил. Кто же, по-твоему, здесь постарался?
Васьки нигде не было видно. И я ответил:
— Наверное, Ричард Львиное Сердце постарался.
— Из чего ты это заключаешь?
— Бабушка жаловалась, что он разбил чашку.
— Какую чашку? Сервизную? — заволновалась мама.
Я пожал плечами. Папа взревел:
— Где же это Львиное Сердце? — И, нагнувшись, вытащил кота из-под дивана.
Поглядев на меня, папа закричал:
— Он бешеный. Его надо усыпить! Где большая авоська?! Я отнесу кота к ветеринару.
Сперва я подумал, что папа решил меня попугать. Но мама ответила ему серьёзно:
— В авоське не донесёшь. Возьми чемодан. Папа решительно встал.
— Ты права! — сказал он. — Поищи верёвку. Хочу связать кота. Не выцарапал бы мне глаза.
Мама пошла на кухню искать верёвку.
Тут я наконец понял, что надо спасать Ваську. Хочу крикнуть: «Лучше меня усыпите!» Рот раскрыл, а слова не идут. Одно бульканье. И кашель. Папа, когда посмотрел на меня, испугался ещё больше. И упустил кота. У меня сразу кашель прошёл.
Поймал я Ваську, ласкаю его, целую. В ухо ему шепчу:
— Прости меня, Васенька! Ты не виноват. Неверную я тебе дал команду. И самолётам сигнализировал не так. Не надо было жужжать.
Папа что-то услышал.
— Ну-ка, выкладывай! — потребовал он. — Каким самолётам ты сигнализировал? Когда был на аэродроме? Кому там жужжал?
— Не я жужжал, мухи жужжали, — объясняю.— Я им помогал.
— Очень приятно! — поклонился мне папа. Когда он сердится, то всегда бегает по комнате.
— Оля! Ты слышишь! — крикнул он маме.— Наш сын помогал жужжать мухам. Нет уж, мой милый, иронизировать буду я. А ты, дорогой сыночек, давай выкладывай всё как было: кому сигнализировал, кто на тебя жужжал?
Я обещал во всём признаться, только просил не обижать Ваську. Папа согласился. Тогда я честно рассказал, не упоминая, конечно, про Лиду, как я лишился эскадрильи. И ещё добавил, что Васька — Ричард Львиное Сердце — посуды разбивать не хотел.
Папа прервал меня:
— Всё ясно! Надеюсь, ты предупредишь меня, когда состоится следующий запуск самолётов, чтобы своевременно обеспечить тебя посудой?
Папа ругал меня за безответственность, за предательство по отношению к Ричарду Львиное Сердце. Ругал справедливо, но напрасно. Мне самому было стыдно, что я струсил и всё взвалил на Ваську. Я сам знаю, что не всегда умею отвечать за свои поступки. Но я знаю и то, что хочу научиться и научусь. Родители же хотят, чтобы это случилось сразу…
Долго меня воспитывал папа. Потом мама вышла из кухни и тоже стала воспитывать. Затем они воспитывали вместе — до тех пор, пока не стали сами себя воспитывать.
— Это ты ему потакаешь! — сказала мама.
— Нет уж, извини, это ты распустила его! — ответил папа.
Спор закончился тем, что папа взял лист бумаги и написал на нём: «Кодекс поведения Ильи Ильюшина». Больше он ничего написать не успел. Вернулась бабушка с дежурства. И тут такое началось…
Когда ей сказали про мои поступки, она спросила:
— Кто к тебе приходил? Я не стал запираться.
— Лида была, — говорю.
— А что она делала на базаре?
— Мух мне приманивала!
— Вот, пожалуйста, — обрадовалась бабуля, думая, что меня выручает. — Я так и знала, что она заводила.
Мама вскочила:
— Пойду к её родителям. Всё им расскажу.
— Не иди! — завопил я. — Лида не заводила. Зачем ты, бабушка, выдумала?!
— Да разве я хотела её обидеть, — опомнилась бабушка. — Я сгоряча. Лида девочка вежливая, добрая, ласковая. Зачем тревожить её родителей!
Папа поддержал бабушку и меня. Сказал маме, что нечего поднимать шум на весь дом. Но маму утихомирить уже было невозможно. Она хлопнула дверью. И ушла.
Мне стало жалко Лиду. Я заплакал.
— Нечего хныкать! — напустился на меня папа. — Мужчина должен уметь отвечать за свои поступки.
Слёзы не унимались. Тогда бабушка и папа стали меня утешать. Я не сдавался. И когда вернулась мама, решил зареветь во всю мощь.
— Сейчас же замолчи! — пригрозила мне мама. И, сев в кресло, пообещала папе:—Я отказываюсь от него!
Мама, если сердится, отказывается от меня почему-то всегда через папу.

ГЛАВА ВТОРАЯ КЛОУН С ЗОЛОТЫМИ ВЕСНУШКАМИ

Только пчёл и не хватало

Когда у меня вечером неприятности, то я точно знаю, что утром могу проспать. Бабушка это понимает. И обычно будит. Так было и на этот раз.
В школу идти мне не хотелось. Ничего хорошего меня там не ожидало. Но идти пришлось.
Не успел я подойти к школе, как увидел Машу Лукову. Она бежала навстречу.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Ничего, — отвечает. — Сам-то ты чего? Как черепаха ползёшь. Тебя бабушка ждёт.
Я возмутился.
— Заливаешь, Лукова! Бабушка моя дома. Какая ещё может быть бабушка?
Луковой не пришлось отвечать. Я сам увидел эту бабушку.
И она меня увидела. Закричала:
— Вот он — мальчик с веснушками!
Это была та самая старушка, которая на базаре посоветовала пойти за мухами на свалку.
Мне бы спрятаться, так уже поздно. Старушка надвигается на меня, что-то бормочет. Ребята со всех сторон окружили её. И Морковка, и Очкарик, и Наташа Пушкова — все тут. И Булин со своей ехидной улыбочкой.
Что оставалось мне делать?
— Здравствуйте, бабушка, — вежливо сказал я.
— Раздобыла я, сердечный, тебе баночку с пчёлками,— сообщила она новость. — Авось подойдёт?
Хоть бы звонок скорей! А он и на самом деле — как зазвонит. Прямо «ура» кричи спасителю.
Ребята кинулись в школу. Я рванулся за ними. Но старушка оказалась проворней. Успела сунуть мне в карман свою баночку.
Понадеялся я, что никто не заметит. Напрасно! Булин заметил.
Протиснулся ко мне у самого входа в класс, щёлкнул пальцем по моему оттопыренному карману и отвратительно подмигнул:
— Звенит! Много их там?
— Хватает, — отвечаю.
— Дорого заплатил?
— Подходяще.
— Веснушки, выходит, — шепчет он мне с издёвкой,— ненадёжны для отражения радиации? Решил пчёл испытывать?
— Экспериментирую! — сказал и прошёл в класс.
Когда не везёт, так уж не везёт. Сел за парту, вижу — Лида на другом месте, подальше от меня устраивается. Прикинулся, что меня это не касается. Засунул баночку в парту. Слышу — сзади меня Машка Лукова заворковала:
— Интересно, с кем наш Веснухин вчера по рынку под ручку прогуливался?
Ох, и болтливой оказалась сухонькая старушка!
В классе стало тихо. Все молчат. Ждут, что я скажу. Я не оглядываюсь. Тоже жду. И дождался. Быстро запихав в портфель уже вынутые книги и тетради, Лида шумно встала и пересела ко мне за парту на своё место.
В это время вошла Марина Семёновна, наша классная руководительница. Всем пришлось замолчать и встать.
— Правильно! — прошептал я Лиде, когда мы снова уселись. — Мне одному, что ли, отдуваться! Зачем сбежала от старушки, трусиха?
— Никаких старушек я не видела, — прошипела мне Лида. — И никуда не сбежала. Твоя мама пожаловалась на меня моей маме. Моя обиделась и велела с тобой не сидеть.
— Зачем обратно вернулась?
— Чтобы Лукова поменьше воображала. Думала испугать меня.
— Ладно, — говорю. — С этим потом разберёмся. Скажи лучше; что с пчёлами делать?
Пока мы шептались, Марина Семёновна успела Булина вызвать к доске. Лида воспользовалась этим и пристала: что за пчёлы, какие пчёлы, откуда пчёлы? Я ей баночку под партой показал. Мне и самому давно уже хотелось взглянуть на «подарок».
Ну и взглянули! Чуть-чуть приоткрыли крышку баночки, как оттуда мгновенно вырвалось несколько пчёл. И давай носиться по классу как ненормальные — вверх-вниз, вниз-вверх…
В классе началось такое веселье — жуть! Все загалдели, засмеялись.
— В чём дело? — громко спросила Марина Семёновна.
Для Булина такая шумиха была очень кстати. Он у доски стоял и какую-то чушь плёл. Уроки, как всегда, не выучил.
— Откуда это у нас?—спросила Марина Семёновна.
Она открыла окно и выпустила пчёл. Лида от страха даже зажмурилась. Я её толкнул в бок, чтобы сделала независимый вид. А сам на всех посматриваю: выдаст кто или нет?
Все молчат. Один Булин, как я и ожидал, вдруг высказался.
— Это Ильюшин экспериментирует, — объяснил он Марине Семёновне. — У него в парте своя лаборатория.
Как только это Булин произнёс, я, схватив баночку с пчёлами, выбежал из класса.

Хорошо быть трубочистом

В коридоре остановился. Куда проклятую банку деть — ума не приложу. В окно, что ли, выбросить? Глянул туда… И обомлел. Мало мне было сухонькой старушки. Так ещё и толстуха с базара принеслась. Стояла она во дворе у школы и с уборщицей разговаривала.
В руках у неё были какие-то ящички или домики. «С мухами, — подумал я. — Наверно, из деревни привезла». Такой ужас взял меня, что пронёсся, как ракета, по лестнице. И занесло меня почему-то в туалет на первом этаже. Как оттуда выбраться — не соображаю. Толстуха-то наверняка уже в школу вошла.
Бросаюсь от одного угла к другому. Вот-вот, думаю, кто-нибудь из учителей сюда зайдёт. Слышу — дверь заскрипела. Я как сигану в открытое окно…
Выскочил на задний двор. На моё счастье там — ни одного человека. Банку выбросил. Куда самому деться — не знаю. Догадался спрятаться за грудой угля, который привезли, чтобы отапливать школу. Решил до конца занятий отсидеться. А там толстуха, может быть, и уйдёт.
Не знаю, сколько я просидел. Мне показалось, что долго. Слышу — кто-то меня зовёт:
— Ильюша! Где ты? Ильюша!
Голос Лиды. Надо бы ей откликнуться… Но как? Другие услышат. Я не отозвался. Она позвала ещё раз и ушла. А у меня в ушах всё старушкины слова звучат: мальчик с веснушками, мальчик с веснушками. Всегда-то они меня подводят…
Схватил я кусок угля и вымазал им всё лицо. Решил, что теперь никто меня не узнает. И смело вышел со двора. У школьного подъезда никого не было. Пошёл дальше. Хотелось скорей проверить свою маскировку. На ком? Вдруг увидел — на ком.
Знакомый малыш с мамашей гулял. Как-то он в сквере свой мяч потерял. Мамаша его — туда, сюда. И всё без толку. Не знает, где искать. Мальчонка в рёв. Тут я подвернулся. Нашёл им мяч. Мамаша меня тогда поблагодарила. А я с мальчонкой в мяч поиграл. Должен был меня запомнить.
Узнают они меня или не узнают? Нарочно мимо них два раза прошёл. Мальчонка, как увидел меня, глаза вытаращил от удивления, за мамашину руку ухватился, орёт:
— Смотри, кто идёт!
Взглянула его мамаша на меня, чего-то улыбнулась, но ничего не сказала.
Решил, что узнали меня. Обидно стало. К счастью, мальчонка опять закричал:
— Какой смешной турбочистик!
Мамаша его поправила:
— Не турбочистик, а трубочист. Он трубы чистит.
Прошёл я близко мимо них, но меня не окликнули.
Значит, всё-таки не узнали. И стало мне веселее. Я даже запел от радости:
Трубочистиком назвали.
Не узнали! Не узнали!
Я — не я! Так кто же я?
Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля!
Потом размечтался. Подстерегу Лёньку Булина. Ущипну его сзади. Он обернётся и вскрикнет: «Что за чёрт!» Я отвечу: «Из трубы вылез!» И мяукну. А то завою. Или лучше приду к Булину и… почищу у них дымоход. Он в старом доме живёт. У него печи. Он сам говорил. Лёня начнёт благодарить меня за хорошую работу. А я скажу ему: «Я не трубочист. Я Веснухин!»
Я бы ещё много чего намечтал. Но случайно оказался у Дома культуры.

Голос из темноты

В Дом культуры внесли какие-то подозрительные ящики. Решил — цирк приехал. Я рванулся в разведку, но меня остановил чей-то голос:
— Стой! Убьёшься!
Остановился у двери. Впереди темно. Повернуть обратно неудобно. Ну, я и топчусь на месте.
— Тебе кого, мальчик?—спросил кто-то из темноты.
— Никого, — растерялся я.
— Зачем же сюда пожаловал? Ребята послали?
— Нет. Я сам, от себя. Мне главный клоун нужен, который с веснушками.
— Для чего он тебе понадобился?
— По делу, — крикнул я в темноту. — В цирк хочу поступить.
Слышу кто-то там рассмеялся.
— Ты что, чёртиков изображать будешь? Для чего намазюкался? Грязнуля ты, а не артист.
Всё пропало, думаю. Что сказать, не знаю. Моргаю глазами и на одном месте топчусь. А невидимка добавил:
— В цирк собираешься, а пришибленный! У нас таких не берут.
— Никакой я не пришибленный, — рассердился я. — И чёртиков изображать не буду. И в артисты не хочу. Я фокусы умею показывать.
Невидимка свистнул и весело ойкнул.
— Вот это уже по-цирковому! Как же мне с твоими фокусами познакомиться? У нас тут, видишь, мрачновато: электричество подкачало! Ну да ладно! Иди сюда, Отелло! Я тебя в уборную сведу. И скребницу дам.
Странный всё-таки дядька, подумал я. Меня из темноты видит. А сам оттуда — ни ногой, ни рукой! Я даже немного струхнул. Но потом вспомнил папины слова, что мужчина не должен бояться.
— Смелей, Отелло!—схватил меня за руку Невидимка.
Пошли мы. Иду я за ним и очень вежливо объясняю: во-первых, меня зовут не Отелло; во-вторых, пусть он меня извинит, но уборная мне пока не нужна; в-третьих, какая-то скребница — тоже.
Я думал, что Невидимка рассердился. А он так же вежливо мне объяснил: Отелло — имя большого хорошего человека.
— Жаль только, — добавил он, — что Отелло был такой же доверчивый, как и ты.
Уборной, оказывается, артисты называют комнату, где они гримируются и переодеваются. Скребницей же коней чистят. Мне он про скребницу в шутку сказал, чтобы я хорошенько смыл с лица уголь.

Старик Отелло может стать сыном клоуна

Когда мы вошли в уборную, человек-невидимка подвёл меня к умывальнику и сказал:
— Вот тебе, милый мой Отелло, мочалка, мыло, тёплая вода. Мойся, старик, если не боишься в темноте остаться. Сейчас свечку принесу.
Он ушёл. А я всё-таки немножко боялся. И мыться не начинал. Ругал себя, что постеснялся спросить человека-невидимку, кто он такой. Внезапно вспыхнуло электричество, и я увидел себя в зеркале, которое висело над умывальником. На лбу у меня красовались два черных глаза. На одной щеке будто Васька разлёгся. На другой — старушкины пчёлы. И только нос не разрисован. На нём такие яркие виднелись веснушки, что я в ужас пришёл.
— Вот так замаскировался! Нечего сказать! — Мне стало совсем не страшно.
Открыл я кран, намылил мочалку и стал себя скрести, вроде и вправду лошадь чищу. Слышу, кто-то вошёл. Я внимания не обращаю. Мне бы только моё безобразие смыть!
— Ну-ка! Ну-ка! Покажись, какой ты есть?
Я посмотрел — и глазам не верю. Полотенце мне подаёт клоун. Тот самый! В маске с золотыми веснушками. Я обомлел и уткнулся в полотенце.
Вдруг около меня зарычала собака. Я отскочил. Рядом кошка замяукала. Я от неё. Снова собака огрызнулась. Кошка зашипела. Собака залаяла. Я от страха совсем полотенцем закрылся. Тихонько приоткрыл полотенце, посмотрел в сторону клоуна. Он стоял посреди комнаты и махал руками. Потом по-петушиному кукарекнул, закудахтал. Ладони поднял ко рту, пальцами задвигал и, будто на дудке, тоненько засвистел. Сразу коровы замычали. Кукушка им откликнулась. Всякие птички запели. Трактор и мотоцикл заглушили их голоса.

Снял клоун свою веснушчатую маску и сказал:
— Вот и всё. Номер для тебя отрепетирован. Пробуждение деревни. Понравилось?
— Нормально, — ответил я. — Похоже. Понравилось.
— А ты в деревне бывал?
Был, — говорю. — Утро у них какое-то чудное. От петуха зависит. Едва светает, а он уже спать не даёт. В общем-то, если правду сказать, он меня не очень удивляет. Моя бабушка утром лучше любого петуха будит.
Всё это я клоуну отбарабанил. Кончил наконец вытираться. Смотрю на него. И ещё больше удивляюсь. На его лице и без маски крупные веснушки красуются. Для чего это он ещё и маску разукрасил? Спрашивать не стал. Он меня на стул заставил сесть. Сам на диванчик опустился.
— Тебя как зовут?—спрашивает.
— Илья Ильюшин.
— Красиво звучит.
Я пожал плечами. Неудобно же мне самому про себя такое говорить.
— Подражать голосам умеешь? — продолжает он расспрашивать. — Птицам? Животным? Машинам? Пробовал? Давай проверим.
И стал меня проверять. Показал мне, как жужжит комар, свистит дрозд.
Жужжание у меня хорошо получилось. На мухах натренировался. А с дроздом не справился. Он больше на курицу у меня был похож.
Но клоун сказал, что для начала и это неплохо. Я не очень обрадовался его похвале. Несерьёзным мы с ним занимались делом. Мне бы фокус ему скорее показать.
— О чём задумался? — спросил меня клоун.
Я ему в шутку:
— Давно не били.
Он — всерьёз:
— Есть за что? Дисциплина как?
— Так себе.
— Значит, плохая?—догадался клоун. — Почему не в школе?
— Пчёлы подвели.
— Каким образом? — удивился он. — Выкладывай начистоту.
Посмотрел я на его веснушки… И выложил ему всё начистоту. Выслушал он меня, обнял.
— Эх, дружок, дружок! И меня в школе ребята дразнили. И я обижался. Потом поумнел. Поумнели и они. Не стоит обижаться. Веснушки на добром лице солнцем отсвечивают. Радость у людей вызывают. А лицо у тебя доброе. И веснушки только красят его.
Встал он с диванчика, походил по комнате, подошёл ко мне и сказал:
— Знаешь, как меня зрители называют? Клоун с веснушками. Ведь и сам ты меня так назвал. А я радуюсь этому. Нисколько не обижаюсь. И радоваться мне помогают мои собственные веснушки. Представь себе, что их на моем лице нет. Намалевал бы я тогда веснушки на своей маске?
Откуда мне было знать. Я опять пожал плечами.
— Нет! Не намалевал бы! — ответил клоун и добавил:— Чтобы ты не обижался. И другие ребята с веснушками тоже. А так… я ведь всегда после представления маску снимаю. И зрители видят, что моё лицо в веснушках.
Я сказал ему, что он мог бы красоваться перед зрителями вообще без маски. Лицо-то у него тоже доброе. Сразу видно.
— С маской виднее. И смешнее — тоже. Лицо так не раскрасить, — объяснил мне он и опять опустился на диванчик.
Я немножко подумал. И согласился с клоуном.
— Стану фокусником, тоже маску с веснушками надену, — объявил. — Пусть смеются. Не обижусь.
Клоун понял мой намёк, потому что сказал:
— Раз так, давай свои фокусы.
Я вынул из кармана бабушкин платок. И показал клоуну фокус со спичкой. Он захлопал в ладоши и крикнул:
— Слушай, старик! Да ты кудесник! Хорошо сработано! Сам придумал?
Пришлось ему рассказать, как я выменял судейский свисток на фокус. Клоун свистнул.
— Всё равно, — сказал он. — Фокус хоть не твоё изобретение, подал ты его красиво. Но должен тебя огорчить. Не годится он для цирка. В первых рядах зрители, может быть, и увидят твою спичку. А те, что подальше? —Он развёл руками. И снова быстро спросил:— Ещё фокусы знаешь?
Тут я подумал, что, может, для цирка пчелиная эскадрилья подойдёт. Сказав об этом клоуну, кинулся к двери — бежать за баночкой, что бросил на школьном дворе.
— Отставить, — скомандовал мне клоун. — Это же цирк! Чёрная пантера у нас только зевнёт — и от твоей пчелиной эскадрильи останется одно воспоминание. Да что пантера! Белый медведь знаешь что за зверь?! Одним ударом лапы может убить лошадь, не то что пчелу. Если ещё лев рванётся… или тигр… Они не станут разбираться, где пчела, где люди. Такой тарарам подымется — страшнее землетрясения. Ни одна милиция не справится. Нет, старик, жуткое это дело!
Он так это всё рассказал, что я зажмурил глаза…
— Видишь, старик, не годится твоя эскадрилья. Но артистическая реакция у тебя есть. И ты —настоящий мужчина! Как мужчина мужчине скажи: согласен быть моим сыном?
Мне показалось, что клоун стал разговаривать со мной, как с детсадовским несмышлёнышем. Я решил ответить так, чтобы он понял: кое-что, между прочим, и я соображаю и тоже умею пошутить.
— Я бы согласился, — говорю. — Только у меня уже есть папа… Потом… как я могу быть вашим сыном, если вы называете меня… стариком?
Сказал это и начинаю двигаться поближе к выходу. Но клоун остановил меня и стал объяснять, что взять в цирк он меня сейчас не может. Для этого надо учиться на артиста не один год. Стариком он называет тех, кого уважает. Ну, а насчёт сына… Так он у моего папы меня не отберёт. Сыном его я буду понарошку.
Сам он должен сниматься в кино клоуном. Там ему нужен будет сын, который тоже будет выступать в цирке. Своего сына у него нет. А я ему ужасно подходящий сын. Тем более, признался он, что у нас есть сходство. Да и веснушки мои очень ему нравятся.
— Досадно, что я не вправе сам себе выбрать сына, — закончил он объяснять. — Надеюсь, режиссёр мне поверит. В конце концов, пусть приедет и познакомится с тобой! Но ты уж меня не подведи. Чтобы отметки в школе были… сам понимаешь! И дисциплина в норме. Уговор?
Он похлопал меня по плечу. Я слушал его очень внимательно. И качал головой. Но он вдруг спохватился:
— Всё это хорошо! Но ты-то хочешь быть моим сыном?
А у меня в голове какая-то каша. Мне стыдно, что плохо подумал о нём. Кто бы из наших ребят не захотел сниматься в кино! И я пролепетал, что всю жизнь мечтал сниматься в кино чьим-нибудь сыном. Только боялся признаться. Уж очень я невезучий!
Напрасно я ляпнул про мечту всей жизни. Клоун хитро подмигнул мне и справедливо подкусил:
— Так уж и всю жизнь! Преувеличиваешь, старик! Но раз говоришь — мечта жизни, вот тебе деньги, беги к фотографу, чтобы сделал с тебя портретный снимок. — Он ещё раз смешно подмигнул мне и открыл передо мной дверь. — Дорогу найдёшь? Ну, беги быстрее. Одной ногой здесь, другой — там.
И я что было силы побежал.

Автомат обкрадывает

Подбегаю к фотографии, а на дверях табличка: «Обед». Посмотрел я на неё, и мне есть захотелось. Вспомнил, что бабушка дала мне денег на завтрак. Хотел уже пойти за пирожками, но на другой стороне улицы увидел фотоавтомат. Забыл я про него клоуну сказать. Он гораздо скорее, чем живой фотограф, работает.
«Что же мне теперь делать?—задумался я. — Деньги клоун дал для живого фотографа на портрет. Их тратить нельзя. Но автомат же не дурак! Вроде робота. Тоже, наверно, понимает, как портреты делать? Стоит проверить!»
Переложив деньги клоуна в другой карман, пересчитал я свои монеты. Кроме двадцати бабушкиных копеек у меня осталось пять копеек от предыдущего завтрака. Ровно на один глоток автомату. На пирожки ничего не остаётся…
Есть ещё больше захотелось. Как тут быть? Проглотив слюну, отдал я свои двадцать пять копеек сожрать автомату.
Вообще-то я с ним знаком. Вместе с ребятами строил ему как-то рожи, чтобы узнать, у кого смешнее получается. Теперь я не гримасничал. Сидел перед ним серьёзный. Только чуточку щёки надул и голову приподнял.
Выбросил автомат мои карточки. Посмотрел я на них и не поверил. Не я это — и всё! Вру, конечно. Это был я. Только очень уж получился на карточке красивый и гордый, как настоящий артист.
«Такая фотография, — решил я, — клоуну обязательно понравится».
Не стал я дожидаться, пока живой фотограф кончит обедать, и понёс автоматовы карточки клоуну. Проходя мимо булочной, всё-таки не выдержал. Присвоил одиннадцать копеек из тех, что дал клоун. Купил рогалик и бублик.
Подбежал к Дому культуры, а клоун меня у дверей дожидается. Спросил:
— Ну, как?
У меня во рту кусок бублика.
— Прожуй сперва! — советует мне клоун.
Я прожевал. И, прежде чем показать ему фотографии,, поспешил сказать:
— Простите меня, пожалуйста, я ваши одиннадцать копеек на рогалик и бублик потратил. Завтра вам обязательно отдам…
Больше он мне не дал рта раскрыть. Как завопит:
— Голубчик ты мой! Я же не догадался накормить тебя. Пошли!
И мы пошли. По пути показал ему автоматовы карточки. Смотрит он на них, а сам чего-то про себя бормочет и всё головой качает. Остановился. И спросил:
— Сколько автомату за карточки отдал?
— Двадцать пять копеек, — отвечаю. Вынимает он кошелёк. Достаёт оттуда четырнадцать копеек и отдаёт их мне.
— Фотографии теперь мои, — говорит. Сам он весело хохочет. — Подожди меня здесь. Я быстро. Только за гримом схожу. Ну, и билеты на спектакль прихвачу.
Зачем ему грим понадобился? А билеты для кого? И понравились ли ему фотографии? Почему о них ничего не сказал? . . Никак не пойму.
Вернулся клоун. И мы пошли искать закусочную или столовую. Я показываю на «Кафе — самообслуживание». Он меня туда и повёл.
Иду, а про себя соображаю: неудобно же за счёт клоуна есть. Будет угощать — откажусь. У меня самого теперь четырнадцать копеек, как раз на пирожок и газировку хватит.
В кафе ни газировки, ни пирожков нет. Я прикинул: можно компот с булкой взять…
— Вот что, старик! — хлопнул меня по плечу клоун. — Давай по-мужски. У нас, клоунов, так положено: если угощают, отказываться нельзя. Выбирай по вкусу. Принуждать не стану.
Посадил он меня за столик. А сам — чего только не нанёс! Заливную рыбу. Сосиски с пюре. Компот. Лимонад. Какао. Мороженое. И ещё пирожных.
— На меня внимания не обращай, — предупредил. — Я уже обедал. С чего начнёшь?
Я, конечно, начал с мороженого. Потом лимонаду выпил. Потом компот. В рыбе вилкой поковырялся. Ничего, можно есть. Чувствую, дело подходит к сосискам. Взял я капельку пюре, еле проглотил. Оно мне и дома надоело. Сосиски, чувствую, тоже, в рот не полезут. Наверное, бубликом себе аппетит испортил. Как тут быть?
На этот раз я оказался везучим. Клоун зачем-то подошёл к кассирше, я пару сосисок с пюре успел завернуть в салфетки и засунуть в карман.
— Смотрю, старик, ты здоров уплетать. Молодчина!— похвалил он. — Хочешь ещё мороженого?
Подставляет он мне своё мороженое. Пожадничал я. И его порцию съел. Уговорил меня попробовать какао с пирожными. Отказываться неудобно. Я меренгу с какао в себя протолкнул. Больше, чувствую, хоть умри, всё равно не полезет.
— Возьми с собой! — посочувствовал мне клоун. Положил пирожные в кулёк и отдал его мне. — Дома прикончишь. Идём! Времени у нас в обрез.
Мы вышли на улицу.
— Скорей к фотографу, — торопит меня клоун.
— Зачем к фотографу? Меня уже автомат снял.
— Вор твой автомат. Обокрал он тебя.
Я хотел спросить, что он у меня украл. Но увидел: проклятое пюре вылезает из кармана. И онемел.
А клоун смотрит на меня и смеётся.
— Что? Фокус-покус подвёл? Ладно! Не огорчайся! Со мной тоже такое случалось.
Выбросил я сосиски из кармана. Клоун принялся счищать пюре с моего пиджака.
— Больше не трогай!— говорит. — Пятно останется. Потом водой смоешь.

Кто не знает Кирилла Яковлева!

Мне, конечно, стыдно было. Опустил я голову. Он молчит, и я молчу. Так и не сказали мы больше с ним ни слова, пока в фотографию не вошли.
На столике у фотографа графин с водой стоит. А во рту у меня от мороженого, какао, пирожного — такая сладость… Я — к графину. Наливаю стакан. Выпиваю залпом. И дёрнуло же меня оправдываться!
— Сосиски больно солёные…
Соврал и осёкся. Конец, думаю. Прогонит меня клоун. Вот какое будет кино! Он не прогнал. И не выдал.
— Сплошная соль! — подтверждает. И показывает всем мою фотографию: —Смотрите, какой прекрасный снимок фотоавтомат сделал. Жаль только, веснушки украл. Чудесный парень — и без веснушек.
Вот, оказывается, что у меня автомат своровал. Все загалдели:
— Кто выдумал эти автоматы?!
А фотограф сказал:
— Я верну мальчику его веснушки. Сам же вокруг клоуна крутится.
— Как я рад видеть вас у себя! Ну, скажите на милость, кто не знает Кирилла Яковлева! Когда я вас в столичном цирке смотрел, очень смеялся. Чуть не задохнулся. Для нашей фирмы большая честь — запечатлеть такого клиента. Вы — наш почётный гость! Надеюсь, никто не будет возражать, если я сниму вас вне очереди?
Все зашумели:
— Пожалуйста!
— Конечно!
Только сейчас я понял, как оплошал. Недаром Лида меня простофилей зовёт! Клоун-то самим Кириллом Яковлевым оказался. Знаменитейшим артистом. Я его сколько раз по телевизору смотрел. Выступал он там без маски. И веснушек по телевизору не было видно. Поэтому я его и не узнал. А все узнали. И стали просить, чтобы он оставил автограф. Так называется его подпись.
Белёсая девчонка с конским хвостиком попросила написать что-нибудь на книге, которую она читала.
Кирилл Яковлев взял у неё книгу. На обложку посмотрел. Писать не стал.
— Это же Пушкин, — засмеялся. — Не я сочинил. Возьми лучше на память мою визитную карточку.
Женщина в голубой шляпке подсунула записную книжечку и попросила расписаться в ней. Фотограф хитрее всех оказался. Вытащил жалобную книгу и уговорил знаменитого артиста оставить в ней свой автограф.
Наконец-то смогли мы войти в комнату, где стояли фотоаппарат и прожекторы. Фотограф подбежал к ним, чтобы подготовить их к съёмке. А Кирилл Яковлев вынул коробочку с гримом. И я понял, для чего он нужен артисту.
Кирилл Яковлев загримировал мои веснушки. Помазал мне кремом — настоящим, актерским, а не пирожным — щёки и нос. Специальной палочкой взял из той же коробочки коричневую краску и подмалевал ею мои веснушки. Протянул мне зеркальце. Я посмотрел в него и ахнул. Очень замечательно выглядели веснушки на моём лице. Я стал благодарить Кирилла Яковлева. А он сразу предупредил меня:
— Только знаешь, старик, ты уж потом не хвастайся! С кино-то, может, ничего ещё не получится… У нас, клоунов, такое правило: попусту не болтай… — Он подтолкнул меня к фотоаппарату.
— Так не пойдёт! — запричитал фотограф, увидев, что сам Яковлев сниматься не хочет. — А вы?
Почему вы не хотите запечатлеть себя? Почему обижаете мальчика?
Пришлось Кириллу Яковлеву согласиться. А мне— его загримировать. Я всё точь-в-точь старался делать, как он. Веснушки у него получились не хуже моих. Он сам это сказал. И коробочку с гримом мне подарил.
— Оставь себе, — сказал. — Может, пригодится. Вдруг ещё снимки понадобятся!
Фотограф несколько раз щёлкнул перед нами своим фотоаппаратом.
— Карточки, — пообещал он, — будут готовы через два дня.
— Это ужасно! — возмутился Кирилл Яковлев.— У меня телеграмма. Я сегодня после концерта должен выехать на киностудию. Вы понимаете, что случится, если я не привезу режиссёру фотографий вот этого будущего молодого артиста?! Весь цирковой зверинец, который будет сниматься в фильме, завоет!
— Ай-ай-ай! — захныкал фотограф. — Все думают: фотограф не человек.
Он начал жаловаться, что лаборантка больна и некому печатать карточки. Сам же он не может печатать. Он должен снимать. Иначе его задушит очередь. И всё же, добавил он, если Кирилл Яковлев пригласит его вечером на концерт, то он, фотограф, вышлет ему карточки на следующий день. Если же ему не удастся попасть на представление, то он будет мучиться всю жизнь. Будет мучиться так, как если бы он потерял лотерейный билет, по которому выиграл автомобиль.
Мне стало его жалко. Потерять лотерейный билет, который выиграл автомобиль?! Да от этого утопиться можно! Кирилл Яковлев тоже пожалел фотографа. Дал ему записку, чтобы пропустили на представление. И свой адрес оставил, куда фотограф должен будет прислать наши снимки.
Он ещё раз поблагодарил Кирилла Яковлева и выпустил нас через запасную дверь.
На улице Кирилл Яковлев дал мне записку для моих родителей, чтобы не ругали меня. Ещё велел вручить им два билета на представление. Мне билет клоун отдельно подарил.
На прощанье Кирилл Яковлев сказал:
— Если режиссёр даст согласие на тебя взглянуть, я сразу напишу твоим родителям. Без их согласия нельзя.
Я подумал, что мама и бабушка обязательно согласятся. С папой будет потруднее. Он не любит, чтобы я разбрасывался. Но он добрый. И в конце концов я его уговорю. Но всё-таки лучше им пока ничего не говорить.
Всё это я подумал про себя. Клоуну же только мотнул головой. Он пожал мне руку.
И мы разошлись.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ САМЫЙ ДОРОГОЙ БИЛЕТ

Можешь отрезать мне кусочек языка

Иду я по направлению к дому и про себя большую и малую клятвы даю: держать язык за зубами. При большой клятве нужно поднять правую руку вверх. Я поднял её, а в ней кулёк, который сунул мне Кирилл Яковлев, когда мы от фотографа уходили. С пирожными. Я про них совсем забыл. Что же мне с ними делать? Принесёшь домой, будут допытываться: «Откуда взял?» Ответишь: «Подарили!» — накинутся: «Зачем клянчил?» Начнёшь оправдываться: «Не клянчил — угостили!» — заругают: «Почему до обеда сладким напичкался?»
Постоял я немного. Вижу, урна у ворот стоит. Я около неё кулёк и положил. Кто-нибудь заметит его и пирожные съест. Не пропадать же им!
Отошёл я. Обратно вернулся. Совестно стало: подарок Кирилла Яковлева в мусор кидаю! Поднял кулёк. Иду. Лидка откуда-то появилась. Как всегда — кстати.
— Я на вокзале была, — затрещала. — Думала, что ты уехал поступать в цирк. Тебя вся школа ищет. Я твой портфель к вам домой принесла, бабушка твоему папе позвонила. Он — твоей маме. Она — моей. Интересно как! Обе мамы прибежали домой. Забыли про ссору. Вместе куда-то понеслись…
— Может, по радио передавали, что пропал мальчик Илья Ильюшин? Приметы — веснушки?..— перебил я Лидку.
Она растерялась.
— Не знаю. Не слушала радио. Может, и передавали.
— Эх ты! Самое главное прозевала! — упрекнул я её.
Лида отвернулась и обиженно заморгала.
— На, ешь, — решил я её утешить. И протянул кулёк.
Лида раскрыла его. Посмотрела на пирожные, вернула мне их обратно.
— Не возьму! Скажи сперва, кто тебе их дал?
Я сунул ей кулёк в руки. И сказал те же слова, что мне Кирилл Яковлев говорил:
— У нас, клоунов, положено так: угощают — отказываться нельзя. Так что, старуха, действуй! Выбирай по вкусу.
— Как это «у нас, клоунов».?
Ты что теперь — клоун? Ты же фокусник. Я твоя помощница.
— Фокусы тоже пригодятся, — выпутался я. — Вообще-то я клоуном стал. — И, чтобы не проговориться о киношной тайне, добавил: — На всю жизнь.
— А я?
— Тебе бы всё «А я?»! Так это просто! Ты же девчонка… Много ты видела клоун… тьфу, даже выговорить трудно… клоун-их?
Лида опять заморгала. Не могу видеть, когда она жалобно моргает!
— Ладно, так и быть, попробую похлопотать, — успокоил её.
Лида обрадовалась.
— Как это похлопотать?
— Сам не знаю. Ешь пирожные.
— Давай вместе. Вдвоём веселей.
Я подумал: вдвоём и вправду веселей.
— Разве говорят — клоуниха? . . — продолжала она допытываться.
— Не мешай, — прервал я ее. — Не знаю, что с тобой делать. Мало того, что ты девчонка. Ещё и веснушек у тебя нет. Попробуй сделай из тебя клоуниху…
А про себя подумал: «Что, если Кириллу Яковлеву про Лидку рассказать? Может, он сё в дочери возьмёт. Ну а то, что у неё нет веснушек… Бывает же: у сына есть, а у дочери нет».
— Вечером посоветуюсь с одним человеком, — пообещал я. — Завтра ответ тебе дам.
— Ой! Как долго! — вскрикнула Лида, приканчивая последнее пирожное.
— Ничего. Потерпишь. — И предложил: —А сейчас поклянись самой страшной клятвой, что не проболтаешься никому!
Лида высунула язык… и уколола его булавкой, которую выдернула из воротника.
— Проболтаюсь, отрежь мне кусочек языка! —
И тут же спросила как ни в чём не бывало: —Можно, в школу схожу сказать, что я тебя первая нашла?
— Для чего? Хвастать?
— Когда я хвасталась? — взбеленилась Лида.— Это ты хвастун. Я за Марину Семёновну переживаю. Хочу предупредить, чтобы не волновалась из-за тебя.
— Чего же ты стоишь? Беги скорей! Лида припустила что было мочи.
— Скажешь Марине Семёновне, — крикнул я ей вслед, — что я не из-за неё сбежал, а из-за толстухи.
Лида что-то крикнула мне про толстуху. Но я уже спешил домой и ничего не разобрал.

Бесценная потеря

Бегу и воображаю, как встретят меня дома. Радио надрывается: «Пропал мальчик…» Мама, бабушка и даже папа плачут. Я спокойно вхожу в квартиру. Все сразу вскакивают… Я показываю записку Кирилла Яковлева вместе с билетами на представление.
Подумал про билеты, захотелось посмотреть на них. Сунул руку в карман и чуть не упал. Ни записки, ни билетов. Вывернул все карманы, снял куртку и встряхнул. Коробка с гримом есть. А билетов нет. И записки — тоже. Пропал!
«Сперва фотограф сказал, — быстро-быстро вспоминаю я, — что не пойти на представление — всё равно что потерять лотерейный билет, выигравший автомобиль! Я, чтобы не потерять билеты с запиской, держал их в правой руке. Левой взял от Кирилла Яковлева пирожные. Потом, чтобы ему подать руку для прощанья, билет с запиской переложил из правой в левую…
Куда делись билеты с запиской? Может, в урну их выбросил?»
Меня прямо в жар бросило. Помчался обратно к урне. Она на месте стоит. Перевернул её. Исчезли билеты! И записка тоже. Вернулся к тому месту, где с Лидой пирожные ели. Каждую бумажку подымаю. Но уже совсем плохо вижу. Слёзы мешают. В голове всё перепуталось.
Прохожие мимо идут. Никто на меня внимания не обращает. Пошёл и я.
Куда — и сам не знаю. Вижу, милиционер приближается. Я с ним давно знаком. Ещё когда первоклашкой был, мне подарили велик. Поехал я форсить на середину улицы. Милиционер свистнул, я остановился. Он спросил, где живу, и проводил меня до дома. С тех пор мы с ним подружились.
На этот раз мне от него удрать захотелось. Но он меня уже увидел и рукой знак сделал. Пришлось подождать его. Стою. Милиционер подходит ко мне. Думаю, ругать начнёт. А он мне ласково-ласково говорит:
— Чего это ты, дружок, пригорюнился?
Слёзы у меня хлынули ручьём, слова толкового сказать не могу. Бормочу ерунду про какой-то автомобиль, про выигрышный билет. Что если его потерять — топиться надо. И что я потерял билеты…
— Какой автомобиль? — спросил милиционер.
— Не знаю! — с рёвом отвечаю.
Схватил он меня и усадил на какой-то ящик. Я слёзы рукой вытираю.
— Перестань ты хныкать! Потерял или украли?
— Не знаю. Ничего не знаю, — продолжаю бессвязно бормотать.
— Разберёмся! Пошли домой!
— Лучше в милицию!
— Да ты не бойся, — успокаивает он. — Я тебя в обиду не дам.
И повёл меня за руку.

«Всё хорошо, прекрасная маркиза»

Когда мы подходили к нашему подъезду, разные старушки и тётушки, которые целыми днями пасут коляски с младенцами, кинулись предупредить моих родителей.
Дома радио молчало. Никто не плакал. Мама бросилась меня тискать и целовать. Папа, нахмурив брови, толкнул меня в бок.
— Я всегда говорил: Маяковский прав! Наша милиция нас бережёт! — Папа подал руку милиционеру и сказал:—Спасибо! Спасибо, товарищ милиционер.
Я надеялся, что милиционер отдаст честь и отрапортует: «Служу Советскому Союзу!» Он же засмущался и сказал, что не заслуживает благодарности.
Тогда папа повернулся ко мне и уже грозно спросил:
— Ну-с, удалец-молодец, доложи, что натворил!
Милиционер поправил папу:
— Зачем же так сразу — «натворил»? Он — парень надёжный.
Думая, что я не замечаю, милиционер так посмотрел на папу, будто гипнотизировал его. Папа у меня сообразительный.
— Конечно, конечно! — закивал он. — Иди, сынок, помой руки.
Когда я возвратился, в комнате чужих не было.
Папа с милиционером сидели за столом. Мама на диванчике кусала носовой платок. Бабушка стояла у окна и одёргивала передник. Папа мне улыбнулся и подозрительно-ласково сказал:
— Умылся? Ну и молодчина! Садись, сынок! Я сел. Все молчат. Ждут, что скажу. Я тоже молчу. Папа не выдержал:
— Скажи, сынок, тираж лотереи разве объявили?
— Не знаю, — отвечаю.
— Как же ты проверил билет?
— Я не проверял. Стараюсь ничего не говорить, чтобы свои клятвы не нарушить. Милиционер молча слушает. Папа продолжает допытываться:
— Хорошо! Согласен. Тиража не было. Билет ты не проверял. Откуда же тебе известно, что твой билет выиграл автомобиль?
Я врать не стал. Ответил честно:
— Я не выиграл. Но иметь такой билет, какой был у меня, — всё равно что выиграть автомобиль.
Папа привстал. Мама бросила кусать платок. А милиционер спросил:
— Кто же тебе такой драгоценный билет дал?
— Клоун, — сказал я.
Мама не выдержала и закричала:
— Товарищ милиционер! Вы слышите, что ребёнок говорит? Это он про хулигана по прозвищу Клоун!! Что этот Клоун хочет у тебя выманить? — обратилась она ко мне. — Ты ключ от квартиры ему не отдал?
— Прошу вас, не нервничайте! — успокоил её милиционер. — Всё выясним. Объясни толком, Ильюша, кто такой Клоун?
Я очень обиделся на маму. Показал ей ключ и сказал:
— Он не хулиган! Он знаменитый клоун! Сам Кирилл Яковлев. Я буду его сыном.
Все посмотрели на папу. Наверное, думали, что он меня побьёт. Я тоже так подумал. А папа вдруг запел:
Всё хорошо, прекрасная маркиза,
И хороши у нас дела…
Прошёл лишь день, промчался дымом —
И сын не стал уж нашим сыном! ..
— Что ты весело распелся?! — возмутилась мама. Папа опять запел:
А в остальном, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, всё хорошо…
Милиционер ни слова не сказал. Одна бабушка вступилась за меня:
— Как вам не стыдно! Ребёнок напуган! Целый день ничего не ел, а вы мучаете его. Идём, детка, от них!
Она взяла меня за руку, чтобы увести на кухню. Но я не пошёл. Тогда она ушла. А мама и папа стали меня гладить по голове и просить, чтобы я не плакал.
— Зачем его уговаривать? — вмешался милиционер. — Пусть поплачет. Маленькие любят слёзы проливать.
Мне сразу расхотелось плакать. А он, опять просто так, задал вопрос:
— Слышали? Поговаривают, что артисты цирка не приедут к нам на гастроли.
Я подумал, что, может, и вправду милиция прозевала приезд циркачей.
— Сам их видел, — признался я милиционеру.
— Вот это новость! — обрадовался он. — Я и не знал. Ты что, у Дома культуры их встретил?
— Нет, — говорю, — я у них в уборной был.
— Как же тебе удалось туда пробраться?
— Я не пробирался. Меня клоун позвал. Сам Кирилл Яковлев.
— Скажи пожалуйста, — удивился милиционер.— Кирилл Яковлев! И ты, конечно, выпросил у него билет на представление?
Я рассердился:
— Ничего я не выпрашивал! Он мне сам его дал. Милиционер пересел поближе ко мне.
— Извини меня! Я не так выразился. — Он нагнулся ко мне и тихо спросил:—Выходит, ты этот билет и потерял?
Как только милиционер напомнил об этом, глаза мои опять стали мокрыми.
— Конечно, ты прав, — продолжал милиционер.— Лишиться подарка хорошего человека — всё равно что потерять выигрышный билет. Но не печалься. Я достану тебе другой билет.
Я не успел поблагодарить милиционера. Помешала бабушка. Она поставила на стол борщ, сосиски с пюре и сбитые сливки.
Я посмотрел на всё это… Вздохнул. И только ради бабушки проглотил несколько ложек борща.
Мама подвинула ко мне тарелку с сосисками. Я отвернулся от них. Мама, наверное, подумала, что я из упрямства отказываюсь.
— Что ты за ребёнок?! — возмутилась она.
— Оставь его, Оля! — поспешил мне на помощь папа. — Пусть Илья подкрепится сливками.
Вообще-то я сбитые сливки люблю, пожалуй, ещё больше, чем мороженое. Бабушка их только на праздники готовит. Здорово делает! Вот я и решил, что после борща стоит рискнуть. Но… не смог.
Мама и папа забеспокоились. Бабушка испугалась.
А милиционер нисколько не испугался. Он спокойно спросил меня:
— Признайся, Ильюша, много ты мороженого сегодня отхватил?
Я по правде ответил:
— Два блюдца.
— Это сколько же? Граммов по двести?
— Пожалуй…
— И тебя не затошнило? — засмеялся милиционер.
— Чуточку, — сознался я. — Когда за какао с пирожными принялся…
Больше я ничего не мог сказать, потому что мне жутко как стало нехорошо. Думал — умираю. Мама закричала:
— Надо спасать ребёнка!
Все зашумели, забегали. Тогда уж и милиционер перепугался. Сразу вызвал «скорую помощь». А бабушка уложила меня в постель.

Расчудесное лекарство

«Скорая помощь» приехала. Я боялся, что она увезёт меня в больницу. И когда к моей кровати подошёл старенький доктор, притворился, будто совсем не умираю.
Доктор надел очки и велел мне показать язык. Потом наклонился и, пощекотав мой живот седой бородкой, помял его. После этого я ему ещё раз высунул язык.
— Так, так, — сказал он. — Ну-ка, мой милый, поведай нам без утайки, чем ты лакомился сегодня.
Я повторил ему всё то, что у меня уже выпытал милиционер. Доктор поинтересовался, сколько стаканов воды я выпил, и похвалил меня. — Так, так, — снова произнёс он. Потом пообещал, что проживу весь будущий век. Но ложечка касторки мне не помешает. Безобидное, древнейшее лекарство. И во всяком случае — не горькое.
Бабушка тотчас принесла из своей секретной аптечки бутылочку касторки и подала её доктору. Он вынул пробку и лизнул её, вкусно причмокнув. В конце концов он так разохотился, что налил в столовую ложку не одну, а две чайных ложечки касторки.
Прежде мне никогда не приходилось её пробовать. Но раз она не горькая и доктор ею так восхищается… Я сопротивляться не стал. Послушно открыл рот. И чуть не задохнулся… Никакое это не безобидное лекарство. А самая-пресамая отвратительная гадость.
И почему это у взрослых привычка хитрить? Тот же доктор. Сказал бы прямо — мерзостное лекарство. Что я — трус? Не выпил бы его? Не сразу, но одолел бы. Я так разобиделся на доктора, что больше смотреть на него не захотел.
Доктор же, хоть и сказал «молодец», на самом деле ни капельки меня не пожалел. Посмеялся и посоветовал больше не объедаться, чаще вспоминать про совесть и не подводить себя, тем более — родителей.
Я ему ничего в ответ не сказал. Нарочно я никого не подвожу. А совесть у меня есть. Только она, как Лида говорит, часто юлит. Легкомысленная! Обо всём этом я подумал и тут же про себя поклялся воспитать свою совесть.
Родители это поняли. Когда ушёл доктор, ни о чём меня больше не спрашивали.

Мой друг — милиционер

Я лежал и думал только об одном: что не сумел побывать на представлении в цирке. Кирилл Яковлев подумает, что я расхотел быть его сыном. Кончится ли когда-нибудь моё невезение?!
В комнату вошла бабушка. Наклонилась ко мне.
— Уже поздно, — прошептала она. — Ты засни, детка. Утром будешь здоровенький!
Что, если бабушке всё рассказать?.. Бабушка — верный человек. Она всё поймёт. Но сказать ей я ничего не успел, потому что явился мой друг — милиционер.
Он отдал мне честь. И, вручая голубой конверт, сказал:
— Вот тебе, Илья Ильюшин, письмо от знаменитого клоуна Кирилла Яковлева. Мне удалось повидаться с ним.
Я хотел встать, чтобы тоже отдать честь. Но милиционер не позволил:
— Лежи, лежи! По уставу больной имеет право не вставать перед старшим. Ты лучше прочти, что написал тебе Кирилл Фёдорович.
Я вынул письмо из конверта и прочёл его вслух:
— «Славный мой дружище Илья! Узнал, что у тебя неприятности. Рад, что ты мужественно справился с ними. Что касается мороженого, то это и моя вина. Перестарался. Передай родителям мои извинения. Не огорчайся, что не попал на представление. Мы скоро к вам приедем. Будем выступать на утренниках. Приглашаю тебя и твоих родителей на любой мой спектакль. Помни о нашем уговоре. Жди от меня известий. С клоунским приветом. Кирилл Яковлев».
Милиционер стал прощаться. Тогда я спохватился, что ещё не поблагодарил его. И повторил слова папы:
— Спасибо вам, товарищ милиционер!
— Служу Советскому Союзу!—откозырял он мне. — Служу юным друзьям милиции.
Я видел, как бабушка платочком вытирает глаза. И я подумал: «Может, нарушить мне мои клятвы? Расскажу родителям про свой секрет». Но в комнату вошёл папа и приказал:
— Немедленно спать! — и выключил свет.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ ШЕФЫ НАД ЗМЕЯМИ

Всем некогда

Утром проснулся от подозрительной тишины. Обычно, когда мама с папой спешат на работу, шума хватает. Да и бабушка всегда воркует над ухом и тормошит меня.
А сегодня прислушиваюсь — ни звука! Значит, рано. Мне же спать не хочется.
Почмокал губами и даже покрутил языком во рту.
Ничего противного не почувствовал. Вроде меня и не заправляли касторкой. Но я-то уж её, проклятую, никогда не забуду.
Вынул из-под подушки письмо клоуна. Прочёл ещё раз.
На какой это он уговор намекает? Конечно, на то, чтобы я про кино не хвастался. А я вчера чуть было не рассказал об этом раньше времени. Может, клоун о дисциплине и отметках напоминает? . .
Всё равно, решаю, придётся над силой воли ещё поработать.
Видно, я про силу воли вслух произнёс. Потому что сразу стало в квартире шумно. Оказалось совсем не рано. Все давно уже встали.
— Ну-с, герой, как дела?—спросил папа.
— Отлично. В школу пойду.
— Так я тебя и пущу!—вмешалась мама. — Что-то неспроста ты в школу вдруг рвёшься… Опять что-нибудь надумал!
— Ай-ай! — заволновалась бабушка. — Как же ты, голубчик, пойдёшь? Ведь не поправился! Надо врача позвать.
А папа сказал:
— Раз он считает, что у него всё отлично, пусть идёт.
— Ни за что на свете! — возразила мама.
— Пора ему наконец научиться отвечать за себя! — твёрдо сказал папа.
Спорить им было некогда.
— Посмотрим, к чему приведут твои поблажки! — вздохнула мама.
И убежала на работу. Папа — тоже.
Бабушка осталась со мной. Мне всегда её жалко, когда она волнуется.
Чтобы её успокоить и доказать, что я совершенно здоров, перекувырнулся на кровати. Затем вскочил и перепрыгнул через стул.
Бабушка сначала испугалась, потом засмеялась.
— Ну и озорник! Будь по-твоему, баловень. Одевайся уж. Пойду завтрак готовить.
Когда бабушка смеётся — всегда меня слушается.
— Бабуля! — закричал я ей вдогонку. — Давай всё, что есть. Очень голоден!
Когда я оделся, умылся и вышел на кухню, на столе стояли овсяная каша, кисель, чай и сухарики. С таким пустяком справился вмиг. Чувствую, вроде и не ел.
— Бабушка, бабусенька, ну чего ты хихикаешь?— спросил. — Я же есть хочу. А ты мне, как малышу, — кашку! Ты мне хоть вчерашние сосиски дай!
— Ваське отдала, — оправдывается она. — Прописал бы тебе доктор касторку на каждый день, не стал бы капризничать: «Этого не ем, того не хочу!»
— Обманул меня твой доктор. Не знаешь, как ему удалось сделать вид, что она вкусная?
— Не иначе, как он сухую пробку лизал. «Надо будет опыт перенять! — подумал я.—
Теперь, когда с кем-нибудь спорить буду, то только на касторочку. Да и клятвы тоже на ней заставлю давать».
— Ну как, насытился?—спросила меня бабушка.
— Во! — похлопал я себя по животу.
На самом деле я справился бы ещё с пятью завтраками. Но я спешил. И пока бабушка возилась с кастрюлями, я проник в её комнату и взял из аптечки бутылочку с касторкой.
— Ну, я пошёл!
— Как пошёл?—запричитала бабушка. — Ещё восьми часов нет! Ты что, и поговорить со мной не хочешь?
— Некогда! — ответил я, и, схватив портфель, выбежал на лестницу.

Голубятня на колёсах

На лестничной площадке я встретил Лиду.
— Ты куда?
— К тебе.
— Зачем?
— Ты же болен. Проведать.
— Ничего я не болен.
— Не болен? Ну и хорошо! Похлопотал? ..
— Понимаешь… не удалось. А пока… сходим лучше к фотографу.
— Зачем?
— Отвыкни ты от этой противной привычки: зачем да зачем? Придём — узнаешь.
Лида надулась, перестала разговаривать со мной. Я уже решил первый кончить игру в молчанку. Но вдруг увидел Булина.
Он ехал на велосипеде. На багажнике у него лежали полбуханки белого и полбуханки чёрного хлеба мякишем кверху. А на хлебе сидели голуби и клевали его. Мы с Лидой переглянулись и чуть не прыснули со смеха. Я вовремя сдержался.
— Отойди в сторону, — прошептал я Лиде.— У меня с ним мужской разговор.
Она побежала вперёд. Булин застопорил около меня. И спросил:
— Слушай, Ильюшин! Верно, что ты автомобиль выиграл?
Я подумал: «Кто бы это насплетничал про меня?» И ответил на вопрос вопросом:
— Слушай, Булин! Верно, что ты голубятню завёл?
Он мне:
— Какую голубятню? Нет у меня голубей.
Я ему:
— Сам видел!
Он мне:
— Давай поспорим.
Я ему:
— Давай!
Он мне:
— На что?
Я ему:
— На касторку.
Он мне:
— Как это — на касторку?
Показываю ему бутылку.
— А вот так. Кто проиграет — всё выпьет.
— Касторка настоящая?
Для того, чтобы Булин не испугался, я вынул пробку и, как доктор, почмокал губами, лизнул её. И… чуть не задохнулся от пакости.
Булин же не только не испугался, а, обрадовавшись, заторопил меня:
— Идёт! Согласен! Как докажешь?
Уверенный в своём выигрыше, он протянул мне правую руку. Левой рукой он разнял нас.
Тогда я ему на багажник показал. Он обернулся и заорал:
— Киш! Киш! — И нажал на педали. Я ему кричу:
— Проспорил!
Он вовсю от меня дует. Голуби — за ним. Он одной рукой от них отбивается. Другой за руль держится. А ногами крутит и крутит.
Разве догонишь его?!

Страшная клятва

Пока шли к фотографу, я у Лиды выпытал, что произошло без меня в школе. Во-первых, никаких мух толстуха не приносила. Она подарила нам для живого уголка двух канареек и щегла. Во-вторых, весь класс и Марина Семёновна очень беспокоились,’ куда я пропал. В-третьих, все говорят о выигранном мною автомобиле.
— Между прочим, — спросил я, — что значит «все говорят»? По радио или по телевизору передавали? Выражайся точнее.
— Между прочим, я всегда точно выражаюсь. Это у тебя всё секреты. Если хочешь знать, так моя мама тоже слышала про твой выигрыш.
— Между прочим, — сказал я Лиде, — пусть сплетничают. Мне это совершенно безразлично.
В это время мы подошли к фотографии. На двери была надпись: «Пятница — выходной день».
— Не послал, значит, наши портреты фотограф Кириллу Яковлеву. Что же теперь делать? — с досадой сказал я Лиде.
— Какие фотографии? Кому не послал?
«Проболтался! А может, и к лучшему? Без помощницы не обойтись. Придётся, видно, нашу тайну Лиде открыть. Она не выдаст», — решил я.
— Слушай, Лида!—сказал ей. — Пойдём. Я тебе одну тайну открою. Только это такая тайна… Хоть бы тебя пытали самой страшной пыткой, никто её узнать не должен.
Лида схватилась за свою булавку.
— Опять будешь язык колоть? — остановил я её. — Ерунда это. Ты рыбий жир любишь?
— Отвратительная пакость!
— Твоя пакость по сравнению с моей — мороженое,— сказал я и вытащил бутылку с касторкой.
Хорошенько встряхнув бутылку, вынул из неё пробку и приказал Лиде:
— Лизнёшь — поверю.
Лида заколебалась.
— А я не умру?
— От пробки — нет, — успокоил я её. — Если всю бутылку — наверное. Ну как, лизнёшь?
Лида вытянула вперёд руку с пробкой. И, не решаясь её поднести ко рту, несколько раз высовывала язык. Потом внезапно схватила пробку зубами. И стала её с отвращением лизать. Еле вырвал пробку из её зубов.
Лида отдышалась и поклялась:
— Если предам, сколько есть в бутылке отравы, вольёшь в меня. Пусть помру.
— Верю!—сказал я и дал ей письмо от Кирилла Яковлева. — На, читай.
Лида повертела его и прочла. Ждёт, что я скажу.
— Никакого автомобиля я не выиграл, — признался я.
— Значит, врал? В чём же твоя тайна?
— В том, что Кирилл Яковлев хочет меня в киношные сыновья взять. Но может быть, ещё ничего и не выйдет. Вот я и обещал ему молчать.
— Как это — в киношные?
— Сниматься буду в фильме. Сына клоуна изображать.
— Какой ты счастливый! — воскликнула Лида.
— Я и о тебе с ним поговорить хотел. Может, он тебя моей киношной сестрой сделает.
Лида ничего лучшего не нашла, как поцеловать меня.
— Ты эти шуточки брось! — оттолкнул я её.— Важный разговор веду, а ты — лизаться. Неужели все девчонки такие? Лучше слушай. Клоун уехал. Я вначале хотел, чтобы ты разведала, отослал ли ему фотограф мой снимок. А теперь вот что придумал: ты тоже завтра снимись. Отошлём оба снимка вместе. Но к фотографу без меня не ходи.
Мы уже подходили к школе. Навстречу нам шёл Антоша Милеев.
— Ильюшин! — воскликнул он, увидев меня.— Ты-то мне и нужен!
Лида сообразила, что раз староста назвал меня по фамилии, то у нас будет серьёзный разговор. Она отошла. Антон набросился на меня:
— Весь класс подводишь. Из-за тебя нас, может, в пионеры не примут. Иди, бестолковщина! Толь Толич вызывает.
— Директор! — удивился я. — Зачем?
— Медалью за спасение утопающих наградит. Чтоб не хныкал, когда будет исключать из школы.
— Исключать! — испугался я. — Ври больше!
— Пусть вру. Можешь не идти. Тебе же хуже, — усмехнулся Антон.
Я на него очень обозлился. И не стал больше расспрашивать ни о чём.

Щипай себя почаще

Директор у нас новый. Я только знал, что его зовут Анатолием Анатольевичем. Но Антон переиначил его в Толь Толича и пугал нас, что он «свирепый». И я, конечно, трусил, когда постучал в дверь его кабинета.
— Войдите! — разрешил директор.
Я приоткрыл дверь, шагнул и остановился. Анатолий Анатольевич читал, уткнувшись в бумагу. Он поправил на носу очки, строго посмотрел на меня.
— Подойди поближе, Илья Ильюшин.
Я подошёл.
— Вот ты какой!—Он хотел ещё что-то сказать, но зазвенел телефон.
Директор поднял трубку и сказал кому-то, что ведёт важный разговор и не может отвлечься. Положив трубку, он произнёс «так-так» и подошёл ко мне. Я почувствовал себя неважно.
— Любопытно было бы узнать, — сказал Анатолий Анатольевич, — почему ты позавчера не пришёл в школу? Надеюсь, ты поделишься со мной…
Вспомнил я предупреждение Антона про исключение. Совсем струхнул. Начал почему-то рассказывать, как усердно готовил уроки впрок…
— Чем же, Илья Ильюшин, вызвано такое усердие?
Чувствую, неспроста задал директор вопрос. Боюсь, но отвечаю:
— Чтобы с чистой совестью с Лидой Михайловой на базар пойти.
— Зачем вы пошли?
— Мух добывать для самолётов.
— Каких ещё самолётов?
— Мушиных. Чтобы эскадрильи запускать.
— Ну и как? Запустили?
— Запустили.
— Удачно?
— Ричард Львиное Сердце помешал… То есть Нарцисс… Кот наш Васька.
— Забавно ты его окрестил!
Я подумал, что теперь директор начнёт допытываться, для чего надо было запускать самолёты. Но опять зазвонил телефон. Директор снова сказал в трубку, что у него важный разговор. Положил её и посмотрел на меня.
Я набрался смелости и спросил:
— Вы сейчас исключите меня из школы?
— С чего ты взял?! Хотя, — погрозил он пальцем,— не буду скрывать: положение сложное. Сам посуди: день прогулял! Что за это полагается? На первый раз — внушение. Но… есть смягчающее обстоятельство. Говоришь, подготовил уроки впрок. Верно?
— Проверьте меня!
— Нет уж, уволь! — отказался он. — Человек ты серьёзный и не станешь меня обманывать. И всё же… Можешь ты с уверенностью обещать, что больше прогулов не будет? Подумай.
— Я подумал. Могу!
— Тогда на этом поставим точку. Садись. Разберём второй поступок.
В это время скрипнула дверь. Вошла из канцелярии секретарша. Анатолий Анатольевич сказал ей:
— Пожалуйста, немного погодя. Только закончу беседу.
Секретарша вышла. Директор плотнее закрыл дверь.
— Да… — задумался он. — Разберём второй поступок. Трусость.
— Я не трус! — вырвалось у меня.
— А как назвать сегодняшнее дезертирство?
— Я не дезертировал. Я временно убежал.
Анатолий Анатольевич сказал, что всё равно это трусость. Оказывается, он всё знал: и откуда пчёлы взялись, и зачем толстуха явилась.
— Сколько людей тревожиться заставил! — упрекнул меня директор. — Скольких от работы отвлёк! Что же мне с тобой делать?
Что со мной делать, я и сам не знал.
— Лида Михайлова причастна к твоему бегству? — спросил он.
— Нет! — воскликнул я. — Лида Михайлова ничего не знала.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда есть у меня к тебе ещё вопрос! Кому на базаре первому пришла идея создать в школе живой уголок?
И про это толстуха ему наболтала! Если отвечать, так одному. Я уже хотел сознаться, что это моя идея, но Анатолий Анатольевич неожиданно похвалил:
— Славная идея! Тогда я сказал:
— Лида Михайлова придумала про живой уголок! Я только добавил, что будем изучать вредных и полезных мух.
— Почему же Михайлова промолчала об этом, когда ваша знакомая принесла в дар школе птиц?
— Михайлова скромная. Она никогда не хвастается.
— Хорошая черта. Выходит, ты один виноват?
— Один! — твёрдо ответил я.
— Согласно законодательству, чистосердечное признание смягчает вину, — сказал Анатолий Анатольевич.— Я бы мог ограничиться таким приговором: ты даёшь обещание, что не будешь подводить школу, огорчать учителей и родителей. Но… вот вопрос: долго ли ты сумеешь выполнять своё обещание? Давай обсудим.
— Совсем не огорчать? Нисколечко?
— Желательно. Ты хотя бы постараться-то в силах? Или ты безвольный человек?
— Стараться-то я стараюсь,— говорю. — И огорчаю не нарочно. Сам огорчаюсь, когда из-за меня огорчаются.
— Прекрасно! — похвалил директор. — Следовательно, ты разбираешься, что плохо, а что хорошо. Позволь мне дать тебе совет: щипай себя почаще.
— Как это щипать? — не сообразил я.
— Не знаешь? Тогда дёргай себя за уши. Тоже помогает думать и не делать глупостей. Захотел пойти вместо школы на базар за мухами—ущипнул себя или дёрнул за ухо, подумал, как будет огорчаться Марина Семёновна, если не придёшь в класс. Взбрело в голову сбежать с уроков — ещё больнее ущипнул. И хорошенько подумал, как за тебя будут тревожиться. Вот что: даю тебе испытательный срок до конца первой четверти. Сумеешь сдержать слово, будем друзьями. Идёт?
Я встал и сказал:
— Обещаю не одну, а две четверти… пусть уж и на каникулах… не нарушать дисциплину.
Директор пожал мне руку.
— Добро! Я тебе верю! — Он посмотрел на часы. — Скоро конец первого урока. Пошли в класс.

Экспонат с подвохом

Когда мы вошли в класс, все встали. Директор поздоровался и велел сесть. Я не сел. Встал около парты Антона Милеева. С ним рядом почему-то сидел Лёня Булин. Из вежливости я повернулся лицом к Марине Семёновне и к директору. Они о чём-то тихо разговаривали.
Стоя спиной к Антону, я показал ему кулак. Но, вспомнив о данном директору обещании, сразу же ущипнул себя и разжал кулак. Булин, решив, что кулак предназначался ему, сунул мне в руку что-то непонятное и загнул мои пальцы обратно. Я почувствовал, что в кулаке кто-то зашевелился. Подумал — муха. Вот была бы история, если бы она вырвалась. Я успел удержать её в кулаке.
— Ты чего стоишь, Ильюшин?—обратился ко мне Анатолий Анатольевич. — Садись.
Я прошёл на своё место. Анатолий Анатольевич поискал кого-то глазами и спросил, есть ли в классе Лида Михайлова. Лида встала. Он посмотрел на нее. Тоже велел сесть. И обратился к ребятам:
— Полагаю, вы догадались, почему я пришёл с Ильюшиным. Как вы к нему относитесь?
Ребята, видно, хотели меня выручить. Девчонки запищали:
— Он добрый!
— Учится хорошо!
Мальчишки:
— Не ябеда!
— Честный!
— Рад, что не ошибся, — остановил галдёж Анатолий Анатольевич.
Костя Валеев решил не отставать от других и, как всегда, с опозданием брякнул:
— Я бы тоже, как Веснухин, сбежал с уроков, если бы узнал, что выиграл по лотерее.
В классе засмеялись. Марина Семёновна укоризненно покачала головой. Анатолий Анатольевич будто ничего не слышал. Он продолжал говорить с нами и повторил несколько раз мою настоящую фамилию:
— Что касается проступка Ильи Ильюшина, то Илья Ильюшин… да, Илья Ильюшин сам осудил его. И я убеждён, что больше такого с ним не повторится. Но у меня к вам есть важное дело. — Директор внимательно посмотрел на всех. — Школа у нас новая. Кое-что мы с вами упустили. Забыли, например, о живом уголке. А вот Илья Ильюшин и Лида Михайлова напомнили. Пусть они шефствуют над ним. Вы же помогите им заселить уголок живой природой. Первые представители фауны у нас уже есть.
Как только директор всё это сказал, Булин сразу же заорал на весь класс:
— Я первый отдал Ильюшину для его фауны замечательный экспонат! Давай покажи! — схватил он меня за руку.
Я кулак не разжимаю. Боюсь подвоха.
— Заставьте его показать жука, — просит Лёнька директора.
Я раскрыл кулак и вправду увидел жука. Обрадовался, что ещё шевелится. Анатолий Анатольевич подошёл ко мне, посмотрел на жука и сказал:
— Для начала и такой почин неплох. Я внимательно рассматривал жука.
— И совсем это не редкий экспонат, — зашептала мне Лида.—А противнейший навозный жук.

Ни за какие блага!

После звонка я кинулся к Лёньке Булину.
— Зачем сунул мне навозную дрянь?
— А ты зачем мне кулаком грозил?
— Я не тебе. Я — Антону.
— А мне зачем?—возмутился Милеев.
— Чтобы шуточки свои на других пробовал!
— Ну и что? Драться хочешь?—спросил Антон.
— Не хочу.
— И я не хочу.
— А я хочу, — лезет ко мне Булин. — Ты пари проиграл!
— Нет, ты проиграл! — оттолкнул я его.
— Пей свою касторку! И всё!
Ребята спросили, что за пари. Мы им рассказали. Антон первым заявил:
— Пари неправильное.
— Почему? — закричал я в один голос с Булиным.
— Потому, что Ильюшин видел голубей и хотел обмануть Булина. А Булин знал, что у него нет голубятни, и хотел обмануть Ильюшина. Такое пари-— жульничество! И хватит спорить! — Антоша вырвал у меня из рук бутылку. — Касторку выкину. Пари не было.
— Вот так… Всегда за Веснухина заступаетесь, — захныкал Булин.
В коридоре ребята шумели, обсуждали новость о «выигранном» мною автомобиле.
— Ильюшин! Тебе что выпало: «жигули» или «запорожец»? — обратился ко мне Сашка Белов из пятого «а».
Раньше он меня всегда Веснухиным дразнил. — Ещё неизвестно, — ответил ему.
— Почему неизвестно? Скрытничаешь? — пристали ко мне его дружки.
Остальные ребята даже и спрашивать не стали. Рассуждают между собой, как будто меня нет.
— Если «победа» — классно! ..
— Не! «Победу» по лотерее не дадут.
— Он боится, как бы катать нас не пришлось…
— Его ещё и самого не пустят за руль. У него даже для мотоцикла прав нет…
Девчонки около мальчишек толкутся. Ничего в машинах не понимают, а туда же… Рассуждают.
— Ну и везёт же Лидке Михайловой! — сказала Вера Красавина Машке Луковой. — Будет раскатывать на машине. Вовсе возгордится. Вот увидишь, станет уверять, что веснушки в моду вошли.
— Не знаю, не знаю! — ответила Лукова. — Мне бы хоть «Чайку»! Или целый замок! Ни за что не согласилась бы выйти замуж за веснушчатого. Ни за какие блага!
Это так меня разозлило, что я крикнул на весь коридор:
— Ничего я не выиграл! И выигрывать не собираюсь! Вот и всё!
Хлопнул дверью и вернулся в свой класс. Там за партой одна Лида сидела. Завтракать в такую рань собралась.
— Почему директор выбрал меня шефствовать? — спросила она.
— Откуда я знаю! Дай-ка лучше чего-нибудь пожевать.
Лида протянула мне зефирину и две конфеты.
— Ты сама-то сладостями не очень… — предупредил я её. — От них, бабушка говорит, толстеют.

Птицы запели

На большой перемене директор встретил меня и Лиду на лестнице. Привёл нас на самый верх в совершенно пустую комнату. Там висели три клетки с птицами.
— Здесь и обживайтесь, — сказал он. — Соседями вашими будут художники. С ними не ссорьтесь. Разбогатеем, предоставлю вам, как обещал, кабинет. Учитель по труду научит вас мастерить клетки. Биолог подскажет, чем и как кормить питомцев. Побольше с ним консультируйтесь. Привлекайте ребят. Станьте друзьями природы. Успеха вам!
И ушёл.
Как «обживаться», я не понимал. Надо было подумать. Но Лидка сунулась со своими вопросами:
— Змеи у нас будут?
— А у тебя дома их много?
— Ни одной. Я боюсь их.
— Зачем спрашиваешь?
— Просто так. Очень красиво звучит: шефы над змеями! А мух мы будем здесь разводить? Кормить змей чем-то надо.
— Оставь ты этих проклятых мух! Слышать о них не могу. Скажи лучше: монеты у тебя есть? В буфет надо сходить. Птицы есть хотят.
Лида убежала в буфет.
Надеялся — побуду один, всё обдумаю. Так бабушка и тут меня разыскала. Завтрак принесла.
— Как тебе, бабуля, не стыдно?! Ребята могут увидеть! Мне же такое поручение дали: шеф над змеями!
Но аппетит у меня был зверский, и я бросился опустошать бабушкины судочки.
— Это и есть, что ли, твои змеи? — спросила меня бабушка, кивая на птиц.
— Не змеи это. Птицы. Сама видишь. А змеи, может, будут. А может, и нет. Главное, что я стал звериным шефом. Змеи ведь тоже звери.
— Пресмыкающиеся они, Ильюша. Ты что, и этого не знаешь?
Я сделал вид, что не расслышал.
Когда бабушка ушла, я спохватился, что не покормил птиц.
Но они и не захотели иметь со мной дело. Сидели на жёрдочках, нахохлившись.
Лида ничего лучшего в буфете не нашла, кроме слоёных булочек.
Я накрошил их птицам. Лиду же строго предупредил:
— Смотри, не вздумай им пирожные покупать. Это я только сегодня их сладкими булочками угощаю — пусть полюбят нас. С завтрашнего дня — на чёрный хлеб.
— Да они сами не хотят такого угощения! Видишь, не притронулись даже.
— Они пить хотят, — догадался я.
Мы налили в блюдца воды. Птицы напились и начали клевать крошки.
— Мы им всяких насекомых принесём. Пусть питаются. Они в благодарность будут нам петь. Мы им — подражать, — размечтался я.
— Им не только насекомых, но и зёрен надо, — очень сердито сказала Лида. — А подражать им зачем?
— Эх, Лидка, Лидка! — съязвил я. — Ещё в кино хочешь сниматься. Настоящий артист должен уметь всё. Знаешь, как трудно птицам подражать? Ты наверняка никогда не сумеешь.
— А я умею!
— Ты-то? Как бы не так. Покажи!
Насытившись, птицы весело запели.
Лида потихоньку начала им подсвистывать. И так ловко. Будто у клоуна много лет училась. Я попробовал, ничего у меня не получилось.
А она свистит и свистит.
С птицами соревнуется. И не поймёшь: где они, где она.
— Здорово! — вырвалось у меня. — Надо будет и мне потренироваться. Артистами станем — пригодится.
— Что же будет с живым уголком, если мы станем артистами? — засомневалась Лида. — Нечестно бросать птиц.
— Какой это живой уголок: три птички! Пусть только нас в артисты возьмут! Мы их с собой унесём. Может, удастся выдрессировать. Будут с нами вместе выступать.
— Думаешь, можно птиц выдрессировать? — недоверчиво спросила Лида.
— Всё можно, если захотеть. Не хочешь? Так и скажи.
— Я не говорила, что не хочу.
— Тогда завтра после уроков ко мне приходи!.. И знаешь что… Обязательно с собой платок на голову захвати.
— Это ещё для чего?
— Увидишь! — загадочно ответил я. — А теперь пойдём скорее в класс, шеф над змеями! Слышишь звонок?

ГЛАВА ПЯТАЯ ВСЕ ХОТЯТ БЫТЬ КИНОАРТИСТАМИ

Я гриммирую Лиду

На следующий день, в субботу, придя из школы, я еле дождался, чтобы родители и бабушка ушли.
Как только за ними захлопнулась дверь, я сразу кинулся в бабушкину комнату искать брюки, в которых остался подаренный мне Кириллом Яковлевым грим. Утром я видел, что они висели на стуле. Сейчас не мог их найти. Наверное, бабушка запрятала их.
Я на неё так рассердился, что, когда пришла Лида, был ещё злой.
— Чего ты так долго копалась?
— Мама вчера вечером в деревню к родным поехала. Завтра вернётся. Мне надо было папу покормить.
— Тебе бы с ней не мешало поехать. В деревне, знаешь, петухи поют, собаки за кошками гоняются. Птицы поют. Лягушки квакают. Курицы кудахтают. Живая музыка! Я бы и сам поехал получиться им подражать. Да некогда. Тебя готовить в артистки надо!
— А ты умеешь? — недоверчиво спросила Лида.
— Если хочешь знать, я самому Кириллу Яковлеву помогал! Платок принесла?
— Вот он. Чего ты с ним будешь делать?
— Веснушки твои прикрывать.
— У меня их нет.
— Нет, так будут. Без них тебя в артистки не примут.
Я усадил её перед зеркалом. Раздобыл в маминой шкатулке тушь для ресниц. Поплевал на щёточку, как делает мама. Велел Лиде закрыть глаза и не подглядывать. И чёрными крапинками разрисовал ей лицо. Получились не веснушки, а пятна от сажи. Пришлось их мокрым полотенцем стереть.
Нашёл мамину коричневую помаду. Поковырял в помаде спичкой и украсил Лидино лицо коричневыми точечками. Очень симпатичные получились веснушки.
— Можешь посмотреть на себя! — разрешил я Лиде.
Она открыла глаза. И прилипла к зеркалу. Повернула голову в одну сторону, в другую…
— Ой, как красиво! Я теперь всегда буду ходить с веснушками, — заверещала она. — Но у тебя больше!
Мне уже надоело её разрисовывать.
— У девчонок веснушек должно быть меньше, чем у мальчишек, — придумал я.
Лида снова прилипла к зеркалу.
— Все девчонки умрут от зависти!
— У тебя что, с винтиками не в порядке? — постучал я пальцем по лбу. — Перед девчонками хвастаться! Платок для чего попросил принести?
— Не знаю.
— Сказал ведь: чтобы веснушки закрыть. Когда к фотографу пойдём, никто их/ не должен видеть. Неужели не понимаешь?
— Хорошо, — сказала Лида. — Даже папе не покажу. Можно мне за это Нарцисса примерить? Пойдёт он к моим веснушкам или не пойдёт?
Не дожидаясь моего ответа, она схватила Ваську и хотела положить его на плечо. Но Васька вырвался. Я засмеялся и предупредил её почти так же, как меня клоун:
— Чем прихорашиваться, лучше думай, как меня не подвести! Отметки в школе… и дисциплина! Сама понимаешь! И вообще времени у нас мало…
Лида спорить не стала. Она обвязала голову платком так, что остались видны только глаза и кончик носа. И мы вышли на улицу.

Загадочная встреча

Лида, укутанная в платок, шла рядом со мной. Я следил, чтобы она не приоткрыла лица. Поэтому не обращал внимания на прохожих. И, конечно, главное прозевал. Зато Лида ничего не упустила.
Недалеко от Гончаровской улицы она, толкнув меня, шепнула: — Смотри!
Я оглянулся. У светофора стояла ко мне спиной Маша Лукова.
— Ну, Лукова там… — буркнул я. — Что особенного?
— Особенного! — неожиданно заплакала Лида.—Ты меня предал! Вот что особенного! Машка Лукова… с веснушками… и без платка! А я…
Лида рассердилась и сорвала с головы платок. Я испугался, что нас увидит Лукова, и, схватив Лиду за руку, потянул в подворотню.
Все её веснушки потекли от слёз. Разозлившись, я прикрикнул:
— Ты что, того? . .
— То-го, то-го! — заревела она. — Думаешь, не знаю, что ты Луковой раньше, чем мне, свой секрет про клоуна выдал! ..
— Ты что, совсем обалдела?
— Это ты обалдел! Зачем Луковой веснушки сделал?
Лида продолжала горько плакать. «Может, действительно рехнулась?»— подумал я.
— Знаешь, Михайлова, ты бредишь!— осторожно начал я. — Я Лукову после школы не видел. А сама она… Ошиблась ты! .. Хочешь, проверю? Ты здесь постой. А я её догоню.
Лида не возражала. Я перебежал на другую сторону улицы. Внимательно посмотрел вокруг. Луковой нигде не было. Тут я увидел автомат с газированной водой. Бросил в него копейку. Взял стакан с газировкой без сиропа и намочил носовой платок.
Лида послушно дожидалась меня в подворотне.
— Эх ты! Такие веснушки испортила. — Я подал ей платок и сказал: — На, сотри! И больше не хнычь! Из-за тебя прозевали Лукову.
Лида молча вытерла лицо. Мы стали гадать, куда пошла Лукова. Но ничего придумать не могли.
— Давай в разведку! — предложил я. — Может, Лукова по Гончаровской ходит. Похоже, она в ту сторону направилась.
Лида неожиданно заупрямилась.
— Сначала сделай новые веснушки.
— Нет, ты определённо свихнулась!—обругал я её. — Прямо на улице тебя раскрашивать, что ли?
— По-твоему, Лукова будет в веснушках щеголять, а я общипанной курицей за ней плестись?
— Дурёха! Я тебе потом такие веснушки намалюю, что не только Лукова, все девчонки в городе от зависти лопнут.
— Клянёшься?
— Клянусь! А сейчас идём!

В разведку

У нас в центре города все улицы — писательские: Державинская, Райниса, Пушкинская, Межелайтйса, Гончаровская, Шевченко, Крыловская. Нам надо было по Державинской до Гончаровской дойти.
— Теперь пойдём врозь, — предложил я Лиде на углу Гончаровской. — Ты по одной стороне улицы. Я — по другой. Доходим до перекрёстка, останавливаемся. Ты смотришь направо, я — налево. Если что подозрительное — даёшь немой сигнал: наклоняешься к туфлям, поправляешь бантик. Если подозрительное у меня, наклоняюсь я, завязываю шнурок. Ничего подозрительного нет—идём до следующего перекрёстка. Всё поняла?
Лида кивнула головой и побежала на другую сторону. Но тут же возвратилась.
— А что я должна делать, если наткнусь на Лукову до перекрёстка?
— Неужели ты никогда в кино или по телевидению не видела, как разведчики поступают? Стань в очередь за пивом или остановись у киоска купить сигарет.
— Чтобы я… сигареты… или пиво! Нет уж! Я что-нибудь для маскировки получше найду! — крикнула Лида.
Почти одновременно дошли мы по Гончаровской до проспекта Грибоедова. Лукову не встретили. Лида пошла по своей стороне быстрее. Я от неё несколько отстал. Вижу, она вдруг остановилась на перекрёстке. У магазина задержалась у детской коляски и стала показывать пальцами козу какому-то ребёночку.
«Запсиховала! Определённо запсиховала!» — решил я. Дойдя до перекрёстка, нарочно остановился у витрины магазина, чтобы Лида поняла: не нравится мне её поведение в разведке. Когда повернулся, чтобы посмотреть, какие штуки она ещё вытворяет, мимо меня пронёсся на велосипеде Лёня Булин.
Подбежала встревоженная Лида.
— Видел?—крикнула она.
— Булина? Ну, видел. Ты лучше расскажи, зачем козу…
Лида, перебив меня, выпалила:
— У Булина тоже веснушки!
Этому я уж никак поверить не мог.
— Слушай, Лида! Подёргай ухо! А то ущипни себя.
— По-жа-луй-ста!—усмехнулась она.
Но щипать и дёргать себя за уши пришлось мне. Не заметив нас, пробежал мимо Вадик Морковин. Бежал он, как заяц в фильме «Ну, погоди!». Лицо Вадика было разукрашено веснушками.
— Ой! — вырвалось у меня.
Ой! — в ужасе повторила Лида. Мы так растерялись, что не заметили, куда он скрылся.
Я сердито махнул рукой. И спросил:
— Лучше скажи, куда Булин помчался?
— Куда помчался? Туда же, куда Морковин.
— А куда Морковин?
— Туда, куда Лукова.
— Морковин с Луковой не дружит, — возразил я.
— Могли и подружиться.
Мы шли уже по Пушкинской улице, вдоль которой побежал Морковин. Я вспомнил, что отсюда близко до фотоавтомата. И ещё вспомнил, как раньше, когда не был я в ссоре с Булиным, мы вместе с ним и с Морковиным кривлялись перед фотоавтоматом. «А что, если они с Луковой и сейчас корчат рожи.
Снимутся в веснушках, чтобы меня дразнить?»
Лида потянула меня за руку и сердито крикнула:
— Бежим! Если увидим, что они там строят рожи, сломаем автомат!
— За это в милицию угодить можно, — предупредил я Лиду.
— Ну и что! — не испугалась она. Схватила меня за руку, и мы, не теряя времени, помчались к фотоавтомату.
Ни Маши Луковой, ни Вадьки Морковина там не оказалось.
Лида растерянно смотрела на меня.
— Догадался! — стукнул я себя кулаком по лбу. — Они представление готовят. Будут мои веснушки высмеивать.
— Пусть попробуют! — рассердилась Лида.— Мы сами их высмеем. Купим маски с рогами. Сочиним частушки. Не обрадуются.
— Трубочистами оденемся, — поддержал я её. — С метёлками в руках.
— А где мы их возьмём?—с недоумением спросила Лида.
— Айда в хозяйственный магазин! Посмотрим, какие там метёлки продают. И к фотографу зайдём. Фотография-то напротив хозяйственного.
Когда мы вбежали в хозяйственный магазин, я направился было к прилавку, но Лида дёрнула меня за рукав.
— Посмотри, — зашептала она. — Они там.
Мы подошли к окну. И увидели, что у входа в фотографию выстроилась очередь. Я заметил Лукову, Морковина и ещё человек пять наших ребят. У всех были намалёваны веснушки. Для чего?
— Жди меня здесь, — попросил я Лиду. — Пойду к фотографу. Я знаю секретную дверь с переулка. Попробую у него разведать. Если меня долго не будет, иди домой.

Фотограф становится знаменитым

Но сразу к фотографу мне попасть не удалось. Задержала та самая женщина в голубой шляпке, которую я уже видел у фотографа. Она вышла из его секретной двери.
— Мальчик! — почему-то обрадовалась она.— Постой. Ты куда? У фотографа санитарная уборка. Он не раньше чем через час впускать начнёт. Всех предупредил. У меня срочные снимки. Поэтому я их получила.— Положив фотографии в сумочку, она продолжала рассказывать:—Ты, оказывается, с Машей Луковой учишься. Так я же её соседка. Я Машеньке про нашу встречу у фотографа рассказала. Симпатичный, говорю, такой мальчик, беленький, с веснушечками. Она тотчас: «Это Ильюшин!».
— Что вы… ещё Машке сказали?
— Только хорошее. Какой ты будешь замечательный артист. Как сам Кирилл Яковлев хвалил твои веснушки. И что тебя из-за них обязательно сниматься в кино возьмут.
Я сразу всё понял. И так на неё посмотрел, что она перепугалась.
— Миленький, что с тобой? Тебе нельзя волноваться…
Она хотела ещё что-то сказать. Но я уже юркнул к фотографу.
Он встретил меня восторженно.
— О, молодой человек! Какой приятный гость. Милости просим, милости просим.
— Здравствуйте, — сказал я очень вежливо.— Извините, что я без спроса вошёл в вашу секретную дверь.
— Напрасно извиняетесь. От вас — никаких секретов.
— Скажите, пожалуйста, — спросил я. — Вы, наверное, из-за санитарной уборки не успели отослать Кириллу Яковлеву мою фотографию?
— Как это могло прийти тебе в голову, дорогой мой мальчик? Позавчера лично вручил фотографии артисту. Даже на концерт опоздал. Кирилл Яковлев так меня благодарил, так благодарил! Очень сердечный человек.
— И другие портреты ребят с веснушками вы тоже ему отошлёте? — спросил я.
— Молодой человек! — возмутился фотограф.— Я профессиональной честью дорожу!
Я понял, что обидел его, и извинился. Фотограф снова заулыбался. Тогда я спросил осторожно, много ли ребят приходило сниматься.
— Вчера никого. А сегодня… Да разве ты не видел, сколько их собралось у входа? — удивился он. — Там, наверно, и твои приятели есть. Сказал бы им, чтоб не галдели. Всё равно, пока не кончится уборка, снимать не буду. Даже постоянных клиентов…
— А вы не снимайте фальшивые веснушки. Разгоните их там всех… в очереди у входа.
— Не могу! Не могу, дорогой! Я скоро стану самым знаменитым фотографом в нашем городе. Ты мне создал рекламу! Я тебе благодарен. Но разогнать клиентов… Не могу!
Я пошёл к запасному выходу.
— Да ты, голубчик, хоть видел свой портрет в витрине?—закричал он мне вдогонку.
Я уже открыл его секретную дверь.
— Ты погоди! — пытался он меня остановить.— Я тебе замечательный подарок приготовил.
Последние слова я услышал, когда захлопнул дверь. Вернуться было уже неудобно.

Автограф Ильи Ильюшина

Теперь я нисколько не сомневался, что ребята хотели присвоить мои веснушки, чтобы сняться и послать фотографии Кириллу Яковлеву. Раз Лукова про меня и клоуна узнала — то и весь класс узнал. Сниматься в кино всем охота. И всё же… адреса-то Кирилла Яковлева у них нет! . . А мои фотографии ему посланы. Смогут ли ребята чего-нибудь добиться? Всё это мне надо было как можно скорей обсудить с Лидой.
В хозяйственном магазине я её не нашёл. Лида меня не дождалась. Оставалось проверить, правда ли, что в витрине фотографа висит мой портрет. Но отсюда было не видно. Я побежал в соседний — овощной— магазин. И ахнул, когда посмотрел там в окно. Половину витрины занимал мой с Кириллом Яковлевым портрет.
Кроме Луковой, Булина и Морковина там были Мостовой, Пушкова, Красавина. И ещё несколько наших ребят. Все они слушали Лукову, которая чего-то болтала, размахивая руками…
Я старался не прозевать ни одного их движения.
— Илья Ильюшин! — услышал я писк за спиной.— Илья Ильюшин!
Обернулся. Около меня стояла белёсая девчонка с конским хвостиком, которая тогда в фотографии просила клоуна написать на книге.
— Откуда знаешь, как меня зовут? — спросил я.
— Кто же тебя теперь не знает! Мне ребята из вашей школы твою фамилию назвали. Там, в очереди стоят.
— Чего тебе надо?
— Твое факсимиле.
— Чего? — не понял я.
— Автограф. Подпись твою. Вот здесь.
У неё в руках была небольшая фотография, на которой я увидел себя рядом с Кириллом Яковлевым.
— Откуда она у тебя?
— Фотограф продал.
— Что же он — спекулянт?
— Он не себе деньги взял. Он мне квитанцию выдал. Сказал — с разрешения артиста.
— Я разрешения не давал.
— Значит, Кирилл Яковлев разрешил. Автограф подарить мне было интересно. Но что
написать, я не знал. И очень боялся наделать ошибок. Поэтому осторожно спросил:
— Что же ты хочешь, чтобы я тебе написал?
— Свою фамилию. Распишись.
— Давай фотографию! Ручка есть?
Сперва я расписался на своей ладони. Потом на снимке. Вообще-то я всегда расписываюсь красиво. На фотографии получилось замечательно. Завитушка на последней букве «н» вышла закрученнее, чем у папы.
Настроение у меня стало лучше. Всё-таки приятно быть знаменитым.
— Может, хочешь, чтобы я и за Кирилла Фёдоровича расписался?
— Нельзя. Коллекционирую только факсимиле. Подписи без подделок.
— Как же ты факсимиле Кирилла Яковлева достанешь?
— Пошлю ему фотографию. Он увидит твою подпись. Тоже распишется. И мне вернёт.
— А где ты адрес возьмёшь? — хотел я подловить девчонку.
— Он мне визитную карточку подарил. Ты разве не помнишь?
— Покажи!
Она протянула мне беленький кусок картона. На нём красивыми буквами были напечатаны имя, отчество, фамилия и адрес Кирилла Яковлева.
— Ребятам из нашей школы показывала? — заикаясь, спросил я.
— Конечно. Разве можно такой подарок от людей скрывать. Ребята адрес переписали. Мне не жалко. Пусть все напишут ему.
Очень мне хотелось ей поддать. Но удержался. Всё-таки девчонка! Да она и сама сообразила, что я страшно рассердился, и поспешно ушла. А я где стоял, тут и присел. На первый попавшийся ящик из-под апельсинов. И подскочил, напоровшись на гвоздь. Посмотрел на изорванные брюки и рванулся что было сил домой.
«Все, все мои враги! — шептал я, входя в нашу квартиру. — И фотограф. И белёсая девчонка. И ребята. Все! Мне бы только брюки переменить. Я покажу им! Я им…»
Я снова бросился искать спрятанные бабушкой брюки. Ни она, ни родители мои ещё не вернулись. Спросить было не у кого. В бабушкиной комнате ещё раз тщательно посмотрел под столом, под шкафом, под кушеткой. Отодвинул кровать. И нашёл! Брюки лежали под кроватью у самой стенки. Видно, бабушка нечаянно уронила их.
Я живо переоделся. И начал подвигать обратно к стенке кровать. Она плохо придвигалась. Я заглянул под неё. И понял, почему. Из-за папиных камней. Папа у меня коллекционер. Каждый раз, когда возвращается после отпуска, он привозит много разноцветных камней. Мама сердится:
— Опять натаскал булыжников! Мало у нас мусора.
Бабушка тоже не радуется, как она говорит, папиной прихоти. Но чтобы мама с папой не ссорились, она убирает ящики с камнями к себе под кровать. Папа иногда их вынимает, любуется коллекцией.
— Пригодятся, — говорит. — Ильюша подрастёт. Поймёт.
Я этими камнями никогда не увлекался. Они мне ни к чему были. А тут мне взбрело в голову: они-то мне и нужны. И набил ими карманы куртки и брюк.

Кудесники грима

Пока бежал обратно к фотографии, только об одном думал: как я всех разгоню. Камнями побью… Раз, два, три. Точное попадание. Ещё. Ещё. Разбегутся. А я буду им вслед хохотать. Жутким хохотом.
Когда вообразил, как я разгоняю всех ребят, мне стало жалко их. Вдруг в голову кому-нибудь попаду. Или глаз выбью. Нет. Я только попугаю их камнями. Сделаю вид, что хочу кинуть. А пойду на них с пустыми руками. Буду драться один против всех. До последней капли крови.
Как только подумал об этом, стало жалко себя. Но приказал себе не пугаться. Один — так один! Оказался же совсем не один. Не успел подойти к фотографии, услышал голос Лиды.
— Вы воры! Как обзывали Ильюшина! А теперь… Наляпали себе веснушек. Вы — воры!
Она стояла около ребят и громко кричала.
На дверях фотографии всё ещё белела вывеска: «Санитарная уборка». В очереди стояли только ребята из моего класса. Человек двенадцать. У всех были размалёваны лица.
Лида продолжала упрекать ребят:
— Нечестно это! Всем расскажу!
Я подошёл и встал рядом с Лидой. Я видел, что Мостовому и Антоше Милееву стыдно. Они отвернулись. Но из очереди не уходили.
— Ильюша! — подбежал ко мне Булин. — Хватит нам ругаться. Хочешь, я твою касторку выпью?
У меня рука сама потянулась в карман брюк. «Ох, Булин, запросишь ты у меня пощады!» Я нащупал в кармане самый большой камень. Но вытащить его мне что-то мешало: гладкое, плоское, длинное. Потянул… В руке у меня оказалась коробка с гримом. Та самая, что подарил мне Кирилл Яковлев. Как я мог про неё забыть? Может, потому, что был очень злой?
Булин вытаращил глаза. Испугался, наверно, подумал, что граната. А мне стало смешно. Но я не рассмеялся. Раскрыл коробку и увидел билеты в цирк, которые потерял. Они напомнили мне, как я гримировал клоуна. Злость моя стала куда-то уходить. Лида стояла молча. Я подошёл к ней и сказал:
— Давай лучше я тебе веснушки сделаю. Настоящим гримом…
— Не надо! — запротестовала Лида. — Не хочу. Ты один имеешь право быть сыном клоуна. Ты один. А не они!
— Да у них же не веснушки, а тараканы! — крикнул я. — Чем они только намазюкались.
Ко мне подскочила Лукова.
— Тебе, может, и мои веснушки не нравятся?
— Тоже мне веснушки! Ерунда!
— Скажи, почему?
— И скажу. Краски пожалела. Скупо намазала.
— Для моих веснушек больше не требуется.
— Твоих веснушек? — удивился я. — Где они?
— По-твоему, вру?
Она схватила платок и стёрла с лица краску.
— На, смотри! И я увидел, что на лице у неё тоже есть веснушки!
Только бледные. То-то я их раньше не замечал.
А она быстро начала пачкать своё лицо красной помадой.
— Эх ты! — не выдержал я. — Как мажешь? Не веснушки у тебя получаются, а красная сыпь!
— Как умею, так и мажу! — закричала Лукова. — А ты и так не умеешь!
— Я не умею?! Я? Да я, если хочешь, великих артистов гримировал!
— Ври больше!
— Смывай свою красно-бурую грязь! Докажу!
Я намазал Луковой лицо кремом. Потом коричневыми точечками, как учил меня Кирилл Яковлев, покрасил белёсые веснушки на её лице.
Ребята с большим интересом следили за нами.
— Достань зеркало, — уже совсем по-доброму предложил я. — И посмотри, как выглядит твой благородный нос!
Машка хотела зафыркать. Но посмотрелась в зеркальце. И умолкла. Веснушки у неё были — класс! Я понял это по удивлённым лицам ребят.
— Ильюшин — волшебник! — услышал я чей-то тоненький голос. — Нашей Маше веснушки подарил! И мне подари!
Я оглянулся. И увидел Светку. Младшую сестру Луковой. Как она тут очутилась? Наверное, за Машкой прибежала.
Схватил я Светку. Мазнул ей на нос несколько крапинок. Она завизжала от восторга. Все засмеялись. А я опять не смеялся. Мне как-то стало не по себе. Я почему-то подумал, что если бы кинул камни, то ведь и в Светку угодить мог.
— Может, и мне подаришь? — спросил меня Булин.
Я внимательно посмотрел на него и спросил:
— Сам украшался?
— Брат помогал. Художник.
— Оно и видно. Не нужны тебе, Булин, мои подарки. Хотя… постой!
Он был отлично разрисован. Правда, не гримом, а специальными карандашами. Он мне потом сам об этом рассказал. Но несколько крапинок у него стёрлись. Я их ему подмалевал.
Другие ребята, как по команде, тоже начали просить:
— И мне поправь!
— И мне!
Чем только не намазюкались ребята: тушью, чернилами, акварельными красками, Вадька Морковин — тот совсем одурел: кружочки из промокашки себе на щёки налепил…
Сейчас я обо всём рассказываю длинно. На самом деле всё произошло гораздо быстрей. И с каждой минутой мне становилось всё лучше и веселей.
Под конец я так наловчился, что мог бы всех ребят нашей школы в один день разрисовать.
Мне так понравилось дарить веснушки, что я даже огорчился, когда увидел, что загримировал всех ребят!
Посмотрел.
Оказывается не всех. Лида и Антоша Милеев стояли в стороне. Антон давно уже стёр свои веснушки. И когда я подошёл к нему с гримом, только усмехнулся:
— Закрывай свою мастерскую. Уже поздно. Санитарная уборка, видно, несмотря на обещания фотографа, сегодня не кончится. Так что зря поработал, художник!
Я растерянно посмотрел на Антошу.
Он был прав.
Я начал засовывать коробку с оставшимся гримом в карман.
И тогда из кармана неожиданно вывалились два камня. Антоша мгновенно кинулся к ним. А я испугался. Сейчас он догадается, для чего я их принёс.
— Откуда у тебя такое богатство? — радостно спросил он.
— Царь морской прислал, — хмуро ответил я, стараясь не смотреть на Антона.
— Это же халцедон! И светлый агат! — с восхищением перебирал он камни. — Замечательные образцы. Таких в моей коллекции нет. Дай мне.
— Бери! Не знал, что ты коллекционируешь камни. Ещё дам. Понимаешь, набралось этих каменьев слишком много. Мама ругается…
Я опустошил свои карманы. Антоша был вне себя от восторга. Я тоже. Наконец-то избавился от проклятых камней.
За всё время, пока я гримировал ребят, Лида не сказала ни слова. Стояла в стороне и теребила косу.
Я решил, что она на меня злится.
— Не сердись!—сказал я ей. — Так уж получилось. Сам не знаю как.
— Луковой мог бы первой веснушки и не рисовать, — ответила она и отвернулась.
А потом всё же посмотрела на меня и добавила:
— А если по-честному… правильно поступил.

Гениальная идея

Пока мы с Лидой разговаривали в сторонке, Сенька Мостовой успел подойти к ребятам и напугать их, что фотография не откроется. Ребята заволновались. А Булин набрался храбрости и постучал в дверь. На стук вышел фотограф.
— Что вам угодно, молодые люди?—спросил он. — Может быть, вы разучились читать?
И он показал на объявление. Ребята загалдели.
— Вы же сами говорили, что откроете после обеда!
— Обед давно прошёл!
— Мы уже сколько ждём! Фотограф укоризненно покачал головой.
— Вам, мои милые, я ничего не обещал. Я попросил обождать взрослых клиентов, которым нужно было сделать срочные снимки на документы. Они не захотели. Уборка продлилась из-за непредвиденных обстоятельств… Так что будьте здоровы, приходите завтра.
Он поклонился ребятам. И заметил меня.
— Молодой человек, и вы здесь? — обратился он ко мне. — Подойдите, пожалуйста, поближе. Как видите, я прислушался к вашим словам…
Я испугался, что он сейчас расскажет, как я просил не снимать ребят, и прервал его. Хотя мама говорит, что взрослых прерывать неучтиво.
— Извините меня ещё раз, — попросил я. — Неправильно я вам сказал. Снимите, пожалуйста, сейчас наших ребят! Если не снимете — веснушки у них пропадут.
— Поздно, молодой человек. Слишком поздно. Мой рабочий день подошёл к концу. Разве я могу успеть сделать столько снимков? А обижать не хочу никого.
Ребята чуть не плакали. Я смотрел на него умоляюще.
— Впрочем, если вы просите… У меня мелькнула одна идея! — воскликнул фотограф и поднял указательный палец кверху. — Да, мои юные друзья, гениальная идея. Один снимок я бы сделать мог.
Ничего гениального в его идее не было. Один снимок на всех — только раздразнит ребят. Я хотел ему уже об этом сказать, но потом ущипнул себя и решил лучше промолчать.
А фотограф уже открыл широко дверь.
— Милости просим! Групповой портрет. На цветной плёнке.
Вначале ребята немного огорчились. Каждый хотел иметь свой отдельный портрет. Но потом вышло даже интереснее. Фотограф внимательно осмотрел, как загримированы ребята. Достал из стола специальные карандаши и поправил веснушки.
А потом загримировал Аиду, Антона и меня.
Мы долго рассаживались перед аппаратом. Девчонкам фотограф вначале велел занять первый ряд. Потом перемешал всех. Я оказался рядом с Веркой Красавиной и Вадиком Морковиным во втором ряду. Аида в первом, но сбоку, около Антоши Милеева и маленькой Светки.
Фотограф попросил нас сделать серьёзные лица. И этим очень нас смешил. Мы хохотали. Он щёлкал и щёлкал, пока наконец мы не угомонились, и он нас в последний раз заснял совершенно серьёзными.
Фотограф был очень доволен. Пообещав к утру сделать снимки, он заставил всех нас умыться. И каждому на прощанье подал руку. Мне он протянул и коробку с подарком, которую я раньше не взял. Открыл я её и ещё раз понял, каким я бываю иногда дураком.
В коробке лежали те же самые снимки, что и на витрине, только меньшего размера.
— Возьми мой подарок, дружок, — сказал фотограф. — От всего сердца.
Я поблагодарил его и подумал: как всё-таки много добрых людей!
Когда мы шли домой, то всем было легко и весело. Ребята подшучивали друг над другом. Меня и Лиду называли звериными шефами.
— Шефы-то есть, — неожиданно вздохнула Лида. — Зверей нет. Всего три пичужки. Хоть бы змейку захудалую какую… Откуда взять?
Говорили обо всём, кроме одного: зачем мы все очутились у фотографа. Почему?
Наверное, ребятам было немножко стыдно. Сниматься прибежали по секрету. Но ведь и я тоже был виноват. Хотел, чтобы завидовали мне…
«А что, если послать нашу общую фотографию Кириллу Яковлеву? — подумал я. — Может быть, он не только меня, но и других наших ребят сниматься возьмёт? Как было бы хорошо… Всем вместе…»
И я обещал ребятам сразу же, как получу от фотографа снимок, отправить его Кириллу Яковлеву. Так дошли мы до Державинской, на которой кроме меня и Лиды живёт ещё и Антоша Милеев. Попрощались и свернули на свою улицу.
— Ребята у нас хорошие, — рассуждала Лида. — Только вот Лукова… Ильюшу обзывала, а у самой веснушки!
— У меня тоже веснушки весной бывают, — тихо сказал Антоша. — На руках. И у Мостового… На носу. Вы что, разве не замечали?
— Почему же тогда веснушками дразнили меня одного? — удивился я.
— Потому что ты задаваться любишь, — ответил мне Антоша. — И ещё потому, что злишься. Кто злится — того нарочно дразнят. Ты уж не обижайся. Но это правда.

ГЛАВА ШЕСТАЯ СМЕХ ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ

Мама, папа и я

Дома первым меня встретил папа. Он насмешливо поклонился и воскликнул:
— Вот и граф Монте-Кристо соизволил оказать нам честь!
— Я не граф, — отвечаю ему.— И не Монте-Кристо. Я такого вообще не знаю.
— Как? Ты ещё не читал книгу Александра Дюма? Я думал, ты у его героя графа Монте-Кристо научился скрывать тайны.
— У меня нет тайн.
— Так уж и нет? Зачем же ты прячешь коробку за спиной? Тоже секрет?
— Нет. Это подарок.
Из кухни в комнату вошла мама.
— Что у тебя за манера дразнить ребёнка! — упрекнула она папу.—Его поздравить надо.
Мама обняла меня. — Мы уже знаем, Ильюша, что портрет, на котором ты снят вместе с замечательным артистом, висит на улице. — Не на улице, а в витрине фотографа, — поправил её папа.
— Это всё равно, — возразила мама.
— Всё, да не всё: Ты лучше спроси у него: откуда он сейчас пришёл, где пропадал? Что натворил?— посоветовал ей папа.
Не стал я дожидаться маминых вопросов и сам заявил:
— Нигде не пропадал. Ничего не творил. От фотографа подарок получил.
Мама выхватила у меня коробку, раскрыла её и увидела фотографии. Она даже папе не
дала посмотреть, сразу же стала примерять, на какую стенку их повесить.
Повесила напротив двери, чтобы всем, кто к нам придёт, было видно. Мама долго смотрела на фотографии. Папа и я смотрели на неё. Потом папа подошёл к стене и снял портреты, полюбовался, причмокнул губами и похвалил:
— Профессионально.
Вынув альбом «Наш ребёнок», в котором наклеены все мои фотографии начиная с двухнедельного возраста, он стал искать, куда наклеить снимки.
— Что значит «профессионально»? — заспорила мама. — Это произведение искусства! Не каждого так снимут. И не с каждым Кирилл Яковлев будет сниматься. Наш мальчик артистичен. У него фотогеничное лицо. Надо наконец купить пианино.
— Зачем? — привскочил папа со стула.
— У тебя всегда «зачем?». Хотела его определить во французскую группу, ты на дыбы: «Хватит с него английского в школе!» Хорошо! Не надо французского. Но пусть хоть музыке учится.
— У меня слуха нет, — напомнил я.
— Кто это выдумал! — возразила мама.
— По-моему, ты сама уверяла, — напомнил ей и папа, — что отсутствие у меня слуха передалось по наследству нашему сыну.
— В конце концов, и в наследственности бывают исключения, — не сдавалась мама.
— Это не довод, чтобы я покупал пианино, — не сдавался и папа.
Мама всплеснула руками и обратилась ко мне:
— Докажи, сынок, своему папе, что он не прав. Спой ему.
Мне так же, как и папе, совсем не хотелось, чтобы купили пианино. Я маму знаю: будет всю жизнь стоять около меня, ещё, пожалуй, с ремнём, только бы я выучился барабанить. Да и клоун про пианино ничего не сказал. Ещё, может быть, и не понадобится. Петь я не стал. А захныкал. Папе моё хныканье понравилось. Он засмеялся.
— Ты лучше спроси, зачем он измазал целую ватагу ребят?
— Как это — измазал? Каких ребят? И это в то время, когда тебе, — обратилась мама ко мне, — надо готовиться к съёмкам?
— Никого я не измазал. Только нагримировал нашим ребятам веснушки.
— Больше ты ничего придумать не мог? Ну, объясни мне, для чего им веснушки?
— Чтобы в кино сниматься.
— Но ведь клоун выбрал именно твои веснушки!
— Я не хочу один. Хочу со всеми. Завтра я пошлю ему нашу общую фотографию, где мы все с веснушками.
Расстроенная мама вышла из комнаты.
Папа решил наклеить мои фотографии в альбом. Я помогал ему. Потом мы стали просматривать все прежние снимки. Папа сказал, что мама много работает, её надо беречь. Папа очень волновался за маму. И я тоже за неё волновался.
Мама скоро вернулась. Она заявила:
— Вот что, дорогие мужчины! Утром схожу к фотографу, выкуплю снимки и негатив. Должен же он понять, что имеет дело с несовершеннолетними.
Говорила она тихо, спокойно, никому не угрожая. Я уже знаю: когда она так говорит, её не переубедить. Папа тоже это знает. Поэтому мы оба ей не возражали. Мама удивилась. Но сделала вид, что так и должно быть.
А я думал о другом: как мне завтра утром опередить маму и раньше её забрать снимки у фотографа.

Неожиданные гости

В воскресенье утром я, конечно, проспал. Когда проснулся, мама была ещё дома. Я обрадовался и вспомнил, что фотография открывается в одиннадцать часов. Успею улизнуть.
Только сели завтракать, раздался звонок в передней. Я побежал открывать дверь. И увидел Лукову. Она стояла на лестничной площадке. В руках у неё был огромный петух.
— Здравствуй!—сказала она мне.
— Здравствуй.
— К тебе можно?
— Проходи.
Я впустил её. И хотел позвать в комнату. Но её перехватила мама.
— Маша Лукова! Очень рада тебя видеть. Проходи в кухню. Позавтракай с нами.
Ко мне ребята, кроме Лиды и Антоши, редко приходили. Я как-то с ними не очень дружил. Поэтому мама обрадовалась, когда увидела Машку. Даже пригласила её пройти вместе с петухом.
Маша завтракать отказалась. Заявила, что дома поела. Села в сторонке. И крепко держала своего петуха.
Я глотал яичницу кусками. Очень хотелось поскорее узнать, для чего Маша притащила петуха. И маме, и папе, и бабушке — всем было интересно узнать. Но никто не спросил её об этом.
Маша молчала. Мы все молчали, доедая завтрак. Только петух взял да и кукарекнул.
Васька сделал стойку.
— Голосистый? — спросил папа.
— Очень, — ответила Маша и погладила петуха.
— Ты нам его в гости привела? — не удержалась от расспросов бабушка и выгнала Ваську в переднюю.
— Ильюше в подарок, — ответила Маша и погладила снова петуха.
Я чуть не поперхнулся.
— Зачем мне петух?
— Илья! — повысила голос мама. — Я не знала, что ты так дурно воспитан. Прелестный петушок! Спасибо, Машенька. Мы закажем для него клетку. Иль-юша будет за ним ухаживать. Петушок станет Ильюшу будить.
Мне было не до смеха. Я совсем не хотел ухаживать за петухом. Ещё меньше хотел, чтобы он меня будил.
— Петух не сможет Ильюшу будить, — серьёзно сказала Маша. — Я его принесла для живого уголка. Наш директор назначил Ильюшу шефом над зверями и птицами.
— Не нужен в живом уголке петух, — заявил я, не обращая внимания на то, как сердито на меня посмотрела мама. — Домашние птицы должны в курятнике жить.
— Как не нужен? — возмутилась Машка.— У моего дяди есть часы с петухом, который каждый час сообщает время.
— То часы, а это живой петух. Он не может каждый час кукарекать.
— Зато он погоду предсказывает.
— Уговорила! — вмешался в наш разговор папа. — Бери, шеф, дарёного петуха. И все вместе пройдите в комнату.
Мы послушались. В комнате папа спросил Машу, почему она надумала притащить петуха. Она рассказала, что, после того как я, Антоша и Лида распрощались с ребятами, они двинулись к Морковину. Там они похвастались его дедушке, как я их нагримировал и как мы все вместе снялись. Ребята рассказали ему, что я назначен шефом живого уголка. И что там нет зверей. Дедушка предложил Вадику отдать хомячка, который у него живёт уже год. Вадька согласился. Тогда все решили принести мне, как шефу, подарки для живого уголка. У Маши никого, кроме петуха, которого её мама купила на рынке, не нашлось. Она схватила петуха и притащила ко мне. Почти час дожидалась на нашем дворе. Боялась, что мы ещё спим.
Маша ещё бы долго говорила. Она любит болтать. Но папа перебил её:
— А твоя мама про петуха знает?
Ответить Маше помешал Лёня Булин. Он принёс клетку, в которой сидела белка.
— На, держи, директор, белку! — сказал он важно.— И орехи возьми, чтобы её кормить. У нас в школе не уголок, а целый музей будет.
Папа засмеялся и сказал мне:
— Какая стремительная карьера! Наш сын уже меня обогнал.
— Ты, разумеется, шутишь, — сказала мама. — Мне нравится затея детей.
Что ещё говорила мама, я не слышал, потому что побежал к Лиде. Ведь она тоже шеф!
— Как же быть? — расстроилась
Лида, когда я ей рассказал, что произошло. — У меня даже живой букашки нет. Хотела коллекцию бабочек отдать, так ты говоришь — неживые не подходят…
— Тащи! — перебил я её. — В музее и такие сойдут.
— Вот ещё! — возмутилась Лида. — Лукова приволокла живого петуха, а я дохлых бабочек принесу?
В другое время я бы ей показал. Но теперь меня ждали ребята! И я не стал с ней терять время. Когда вернулся домой, меня там встретили новые гости. Вадик Морковин — с хомячком в кармане, Наташа Пушкова — с рыбками в баночке. Вскоре появился Сеня Мостовой. В руках у него ничего не было.
— Сейчас Антона встретил, — сообщил он. — Чего-то темнит… Сказал, скоро придёт.
Кто-то позвонил в дверь. Я побежал встречать Антона. Пришёл не он. Появилась Лида с гигантским индюком! Ребята ахнули, когда его увидели. Лида с индюком гордо уселась на диване рядом с Луковой. Маша всё ещё держала петуха на коленях.
Ребята пытались погладить индюка. Он шипел, Лида торжествовала. Но пришла Лидина мама Инна Валентиновна и унесла индюка. Оказывается, она привезла индюка из деревни. И совсем не собиралась отдавать его в живой уголок.
Теперь уже Лукова торжествовала. Она ласково поглаживала своего петуха. Но и ей не пришлось долго радоваться. Прибежала её мама и тоже отобрала петуха.
Обе — и Лида и Маша — приуныли. Моя мама нервничала. И хотя Наташа и Вадик дали честное-пречестное слово, что принесли свои дары с разрешения родителей, мама со страхом поглядывала на входную дверь.
Одна бабушка, избавившись от петуха и индюка, повеселела. Принесла конфет. Начала угощать девчонок. И вдруг девчонки завизжали.
— Змея! Змея! — испуганно заорала Лида.
— Ты же хотела змею? Чего кричишь?— спросил Сеня Мостовой.
В руках у него извивалась тонкая змейка. Все отшатнулись от него. Но потом поняли, что она игрушечная. Бросились её рассматривать. А Сеня подарил змею Лиде. И подошёл ко мне;
— Ты уж меня извини, директор. Стоящей живности дома — никакой! Слушай! В деревне у дедушки сыч живёт. Хочешь, попрошу привезти? Плачет и смеётся очень противно.
Я обрадовался:
— Давай! Мы его твоей змеёй усмирять будем.
Всем стало снова весело. Папа и мама нисколько не сердились. Они веселились вместе с нами. Наконец пришёл Антоша Милеев. Через плечо у него были перекинуты два мешка. Он с трудом отдышался, когда опустил их на пол. Все, ничего не понимая, глядели на него. Он поздоровался с мамой, бабушкой, папой и присел на стул. Загадочные мешки стояли у его ног.
— Какая хорошая сегодня погода, — смущённо сказал Антон. — На улице очень тепло.
Чего это он о погоде заговорил? Все ждали, что он ещё скажет. Мама спросила, как чувствует себя его бабушка. Он ответил, что хорошо. Мама хотела ещё что-то спросить, но Антоша вдруг начал развязывать мешки.
— Вот, Ильюша! — сказал Антон.— Думаю, пригодятся. Разной расцветки. Есть редкие образцы. Те, что ты мне дал. тоже сюда положил. В общем — здесь вся коллекция. Папа разрешил…
— Камни! — удивлённо присвистнул Лёня Булин. — На что они! . .В живом уголке?
— Не суди о том, чего не знаешь, — остановил Лёньку папа и стал помогать Антоше.
Я боялся, что папа обнаружит пропажу камней, но ему было не до того. Он перебирал Антошины камни. И глаза его горели, как у совы — маминого ночника.
— Ого! Богатый у тебя выбор образцов гранита, — сказал он.
— Посмотрите, какой у меня горный хрусталь! — оживился Антон. ,
— Играет! Да ещё как играет! Ого! Что у тебя ещё есть? — продолжал хвалить его папа.
— Серый агат, бирюза. Малахит. Образцы разного мрамора.
— А в другом мешке?
— Речная и морская галька.
— Любопытно. Очень любопытно. Вот это красота! Великолепный экземпляр!
Папа с наслаждением перебирал камни. Ребята поскучнели. Я тоже приуныл. Что мне делать с камнями? Отказываться неудобно. Как быть?
— Если образцы минералов и пород разложить не только как экспонаты, но и для красоты… Знаешь, какой у нас будет уголок природы! — убеждал меня Антон. — Образцы можно опустить в воду. Они сразу оживут. Украсим ими клетки! Пирамиду соорудим. Слушай, раздобудем аиста — на пирамиду поставим…
— Кого на пирамиду водрузить, успеете ещё договориться,— сказал папа. — Но предложение Антона дельное и полезное. В живом уголке очень красиво выставить образцы пород. Действительно, что им находиться в темноте? На свет их! Пусть дают людям радость, знания. Мы с Ильюшей готовы последовать примеру Антоши! Что ты скажешь на это, сынок?
Я бы, конечно, предпочёл подарить живому уголку обезьяну или хотя бы лисицу, а то и крокодильчика. Но я не успел высказаться. Мама обрадовалась, что можно избавиться от папиного богатства, быстро ответила за меня.
— Конечно! Никаких сомнений! Ильюша уже давно мечтал об этом. Не случайно он Антоше камни подарил.
Бабушка поддержала маму. Они отодвинули бабушкину кровать. Я и папа поспешили им на помощь. Хотя папе было немножко жалко расставаться со своей коллекцией, но он мужественно себя пересилил. И сказал ребятам:
— Дарю вам. Может быть, вы в самом деле полюбите природу.
Антоша вынимал из ящиков камни и рассматривал их.
— Не надо, милый, задерживаться, — отобрала мама у него камни. — Успеешь их изучить в школьном музее. А сейчас — в путь… Скорее несите их в школу.
О фотографии мама больше не вспоминала. Она взяла хозяйственную сумку и начала набивать её камнями.
— Не торопись, Оля! — остановил её папа.— Позволю напомнить: в воскресенье школа закрыта. Разумнее будет, если юные друзья не возражают оставить экспонаты на день у нас. Завтра ребята отнесут их в школу. Уж коли взялись за такое дело, пусть сами доводят до конца. Мастерят клетки, делают полки. Готовят своим питомцам жильё. Научатся ухаживать за животными. Найдут место образцам. А уж понадобится наша помощь… Отказа не будет.
Бабушка всполошилась:
— Что же, Ваське придётся целый день на кухне сидеть? Я его там закрыла.
Папа успокоил её:
— Ничего, посидит. Недолго.
Никто ему не возражал. Мама и папа отправились к тёте Томе и бабушке Миле. Мы с ребятами перетащили наши живые экспонаты и камни в мою комнату.
Банку с рыбками поставили на подоконник. Хомячка посадили в ящик. Клетку с белкой взгромоздили на шкаф. Покормили их. Рыбок — крошками, белку — орехами.
— Хомячку, — учил меня Вадик, — надо давать хлеба с молоком. Или овощей — морковку, брюкву. Он любит.
Я зашёл на кухню. Достал молока, налил в блюдце. Накрошил туда булки. И поставил хомячку. Крышку мы прикрепили к ящику, оставив в нём небольшую щель, чтобы хомячку легче было дышать. И только тогда вспомнили о фотографе.

Почти как у Репина

В витрине всё ещё висела фотография, на которой я снят вместе с Кириллом Яковлевым. А портретов в отдельности уже не было. Вместо них висела наша групповая фотография.
Посмотрев на неё, мы очень удивились. Фотограф хотел снимать нас серьёзными, а вывесил таких хохочущих, будто нас щекочут. Одной Лиде повезло: только чуть-чуть улыбается.
Пока мы рассматривали снимок, прибежали остальные ребята, которые с нами фотографировались. Все вместе пошли к фотографу.
— Ну что, понравилось? — набросился он на нас. — Почти как у Репина. Видели его картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»? Вот с чем мой снимок можно сравнить!
— А что хорошего? — пожал плечами Лёня Булин. — Все кривляются.
— Мы же для важного дела снимались! — поддержал его Вадик Морковин.
— Эх вы, молодёжь! — возмутился фотограф.— Ничего-то не поняли. Когда хороший человек смеётся, в нём душа играет. Плохой человек разве будет так хохотать?
— Значит, я плохой человек? — обиделась Лида. — Я не хохочу.
— Да ты посмотри на себя! — убеждал её фотограф. — У плохого человека разве бывает такая чистая, светлая улыбка? Ты у Ильюши спроси. Он артист! Должен, понимать.
— Чего тебе надо! — успокаивал я Лиду. — Улыбаешься ведь. Обязательно рот раскрывать, что ли? Так даже красивее.
Лида покапризничала, но скоро успокоилась. И ребята притихли. Все стали клянчить у фотографа снимки.
— Не успел! — замахал он руками. — Сделал только два снимка. Один — для витрины. Другой — для вас. Завтра все получите. И рассчитаетесь тогда. На сегодня — хватит.
Он выпроводил нас и закрыл дверь. Снимок был в руках у Лиды.
Я видел, что ей очень хотелось его присвоить, но пришлось отдать. Надо было послать его клоуну. Я же обещал ребятам.
Все мы отправились на почту. Сеня написал красивыми буквами на обороте фотографии наши фамилии. И мы начали спорить, как писать письмо. Ребята подняли такой шум, что в конце концов нас выставили, и мы оказались на улице.
Я предложил сочинить письмо дома. Пойти ко мне согласились только Лида и Лёня.
— Я бы пошёл к тебе, — со вздохом сказал Антоша, — но меня родители ждут.

Трудное дело

Домой я вбежал первый. И крикнул бабушке:
— Бабуля! Со мной Лида и Лёня. Накормишь?
— Обязательно накормлю, — отозвалась бабушка из своей комнаты. — Веди гостей на кухню. И загляни ко мне.
Прежде чем идти на кухню, мы направились к нашим зверюгам.
Рыбки по-прежнему весело плавали в банке, которая стояла между оконных рам. Белка грызла орешки. Фанерный ящик, в котором мы оставили хомячка, был пуст.
Я бросился в комнату бабушки. Увидев меня, она приложила палец к губам. В руках она держала хомячка. Лапка у него была забинтована.
— Как же ты, мальчик мой, догадался упрятать хомячка в фанерный ящик?—зашептала она мне. — Он же в стенке дырку прогрыз. Васька тут как тут. Хвать его за лапку. Недоглядела за ним. Поранил лапку негодяй Васька. Хорошо, вовремя подоспела. Ваську прогнала. Лапку хомячку перевязала.
Взял я хомячка. Так мне стало жалко его, что слёзы закапали сами собой. Бабушка испугалась.
— Что ты, родненький? Ну, виновата я. Мне стало ещё стыдней.
— Ничего ты, бабушка, не виновата. Это я, когда хомячка накормить хотел, дверь на кухню плотно закрыть забыл. Что я теперь ребятам скажу?
— Не горюй. Найдёшь, что сказать. Хомячок поправится. Ты его вылечишь. Возьми лучше книжку «Мой живой уголок». Ты эту книжку так и не прочитал. В ней о животном мире подробно написано. И о хомячке тоже. Чем кормить, как жильё устроить. Тут про всё есть.
Ущипнул себя побольнее, за ухо дёрнул и пошёл к ребятам. Сразу всю правду Лиде и Лёне сказал.
— Бестолковые мы. Разве можно в фанерный ящик хомячка сажать? Он же, если захочет, даже пол прогрызть может, не только фанеру. И прогрыз вот… А я ещё Ваську выпустил!
— Где же он? — испугалась Лида не за хомячка, а за Ваську. — Хомячок его не загрыз?
— Цел разбойник, — ответила бабушка, входя к нам. — Что ему сделается. Ты уж, Лидуся, к себе его возьми, пока у нас зверюшки гостят. На лестничной площадке Васька.
Лида побежала устраивать Ваську. А мы с Лёней уложили хомячка на вату в железную коробку. Сверху металлической сеткой прикрыли. И пошли на кухню обедать. Скоро и Лида пришла.
Пообедали и вернулись в комнату, чтобы сочинить письмо Кириллу Фёдоровичу.
— С чего начать?—спросил я.— С «мы» или с «я»?
— Мне всё равно, — ответил Лёня.
— А мне не всё равно, — сказала Лида. — Только Ильюша знаком с Кириллом Яковлевым. Значит, должен начать с «я».
— С имени-отчества нужно,—сообразил я.— «Дорогой Кирилл Фёдорович…» Мама всегда так свои письма начинает.
Что с имени-отчества нужно начать, все согласились. А вот надо ли писать «дорогой», заспорили.
— «Дорогой» пишут только родственникам, — стала уверять Лида. — Яковлев — великий артист. Ему так нельзя.
— Может, и нельзя… — согласился с ней Лёня.— Я видел: папа писал письмо своему начальнику. Называл его «уважаемый».
Тут вошла мама. И увидела нашу фотографию.
— Уже получили?—заинтересовалась она.— Покажите!
Лида подала ей снимок. Мама долго смотрела на него. Улыбнулась. Ласково посмотрела на нас.
— Превосходно! — похвалила она. — Как заразительно вы смеётесь. Даже завидно. Это не фотография. Это подлинное произведение искусства. Надо немедленно послать её Кириллу Яковлеву. Он порадуется вашей дружбе. А что может быть лучше настоящей дружбы! Надеюсь, у вас будет лишний снимок? Подарите его мне. Я его вот здесь, в Ильюшиной комнате, повешу. Пусть Ильюша всегда будет вместе с друзьями.
Я очень обрадовался, что мама так здорово сказала. И спросил её, как надо начинать письмо Кириллу Яковлеву, со слова «уважаемый» или «дорогой»?
— Тебя он назвал «славный дружище», — ответила мне мама. — Не так ли? Думаю, что это позволяет тебе написать ему «дорогой».
Я попросил маму помочь сочинить нам письмо. Она отказалась.
— Письмо другу, — объяснила она, — личное дело человека. Никто не должен подсказывать, как его написать.
И ошибки проверять отказалась.
— Учись отвечать за ошибки. В том числе и за грамматические, — сказала мама и ушла.
А за ней — и Лёня с Лидой. Бабушка тоже не захотела подсказать мне, как писать.
Остался я совсем один. Сел к столу. Вырвал листик бумаги в линейку из тетради. Начал думать, как сочинить письмо. Трудное это дело! Хочется обо всём, обо всём рассказать. Но Кирилл Фёдорович, наверное, очень занят. Некогда ему длинные письма читать. Да и мне длинное письмо хорошо не написать. Наделаю много ошибок. Лучше я ему коротко напишу. Самое важное. Теми словами, которые умею писать без ошибок. И написал.
«Здравствуйте, дорогой Кирилл Фёдорович Яковлев! Пишет вам Илья Ильюшин. Вы не беспокойтесь. Я уже поправился. Посылаю вам фотографию наших ребят. У них веснушки не хуже моих. Откуда они, я расскажу, когда вы к нам приедете. Приезжайте. Ребята хотят сниматься в кино. И я хочу, чтобы они снимались. Я с ними теперь дружу. Пусть их тоже посмотрит режиссёр, о котором вы говорили. Мы организовали живой уголок. Ребята подарили разных зверей. Меня сделали шефом живого уголка. И Лиду Михайлову тоже. На фотографии она одна не хохочет. Зато она умеет подражать птицам. Я ещё не выучился. Может быть, научусь потом. Я очень хочу стать вашим незаправдашним сыном. Только как же я оставлю живой уголок? Мне про него надо прочесть книгу. Я про зверей мало знаю. Мне о многом надо вас спросить. Приезжайте скорее. Очень буду ждать. Ребята тоже будут ждать. Вот и всё.
Илья Ильюшин».
Я и на самом деле сделал не очень много ошибок. Бабушка всё-таки потихоньку проверила моё письмо. Расставила запятые. Сказала, что слово «режиссёр» пишется через два «с», а обращение «Вы» и «Вам» — с большой буквы. Я раньше этого не знал. А слово «незаправдашний» даже она не могла сообразить, как написать. Бабушка предложила его вычеркнуть. Но я не согласился. Не захотел обижать своего папу. И оставил так, как написал.
Когда вернулся папа, то он дал мне из своей коллекции самый красивый конверт и самую красивую марку, на которой была нарисована белка. Я наклеил марку на конверт. Положил в него письмо. Надписал. Запечатал. И вместе с папой пошёл отправить письмо на почту.

Честное пионерское, или Что было потом

Так кончилась моя удивительная неделя. Да, всё, о чём я рассказал, произошло всего за семь дней больше года назад. Потом что было? . . Очень много было потом. Хомячка я вылечил. Он поправился и живет в красивом садке со стенками из металлической сетки, который я смастерил вместе с Вадиком Морковиным. Нам помог его папа.
Кроме хомячка у нас теперь есть ещё несколько грызунов. И вообще наш живой уголок разросся. Для него, как обещал Анатолий Анатольевич, отвели целый кабинет.
Учителя нам помогали. И теперь помогают. Дают читать книги. Даже чертежи, как делать клетки, я с ними вместе рисовал. По этим чертежам мы потом делали на уроках по труду жильё для наших питомцев. Ребятам так понравилось столярничать и плотничать, что мы стали просить учителя по труду разрешить нам оставаться в мастерской после уроков. Он разрешил.
Весь наш класс приняли в пионеры. Некоторые ребята хотели, чтобы я был председателем отряда. Но вожатый сказал, что лучше одно задание хорошо выполнять, чем несколько плохо. А у меня уже есть пионерское поручение — шефство над животными. Я стараюсь его выполнять хорошо. Председателем отряда выбрали Антошу Милеева.
Что ещё случилось?.. Вот что: я стал везучим. Говорят, что меньше стал задаваться. Правда, я и раньше думал, что не задавался. Но ребята перестали дразнить меня Веснухиным. Честно говоря я этому не совсем рад. Когда меня ребята не называют Веснухиным, мне чего-то не хватает. Я к своему прозвищу привык.
Да, чуть не забыл. Фотограф, который снимал меня с Кириллом Яковлевым, получил на какой-то выставке диплом с золотым ободком. Только не за эту фотографию, а за ту, где мы все сняты с намалёванными веснушками. Смешно! Но это так. Я не вру.
Нашу фотографию напечатали красками на обложке журнала. Мама вырезала её и повесила напротив моей кровати. Я, как просыпаюсь, всегда смотрю на неё.
Стал ли я сыном клоуна? Нет, не стал. Фильм про сына клоуна вообще ещё не начали делать. Но я артистом быть уже и не хочу. Один раз меня пробовали снимать. Мне не понравилось. Сидишь, сидишь, целый день на съёмочной площадке, чтобы один раз перед кинокамерой пробежать. Неинтересно. Куда интереснее фильмы в кинотеатрах смотреть. Особенно про животных!
А вот Лида… Кто бы мог подумать! .. Стала почти настоящей актрисой. Ей всё интересно. Она там готова целые дни сидеть. Она и сейчас на съёмках. Мне, конечно, без неё немного скучно. Но что же делать… Я хочу, чтобы она лучше всех сыграла.
В фильме, где она снимается, играет и Кирилл Фёдорович. Я уже говорил, что это не про сына клоуна, а другой фильм. Про что? Я бы рассказал, про что… Только недавно на пионерском сборе меня упрекали, что хвастаться я ещё не совсем разучился. А если правду сказать про фильм, то опять скажут, что я хвастун. Мне ужасно неприятно, когда меня так называют. Особенно, как подумаю, что про это Кирилл Яковлев может узнать.
Ой, я же совсем забыл рассказать про Кирилла Яковлева! После того, как я послал ему письмо, он несколько раз приезжал к нам. И не один. С режиссёром Николаем Ивановичем.
Они со всеми нашими ребятами перезнакомились. И с Анатолием Анатольевичем. И с моими родителями. И с бабушкой. Тогда-то и передумали ставить фильм про сына клоуна. А решили сначала снять другой. Какой? Если бы и захотел, всё равно мне не суметь так объяснить, как Кирилл Яковлев. Я от него только что письмо получил.
Вот оно:
«Мой верный друг Илья!
Когда мы с тобой расставались, я обещал написать тебе, как пойдут съёмки нашего фильма. Сообщаю, что над ним уже начали работать. Сейчас снимается сцена приёма юных героев в пионеры.
Когда я вижу, как она создаётся, то всё время вспоминаю, как ровно год назад принимали в пионеры вас, моих добрых друзей. Помнишь? Ну, конечно, помнишь. Мы, взрослые, поздравляли вас потому, что в вашем уголке живой природы было очень красиво. И ещё потому, что там вы всё сделали своими руками: и клетки, и полки, и пирамиду из камней, и экспозицию образцов пород, и ящички для растений. И всё это за очень короткий срок.
Самым же главным было то, что живой уголок сдружил вас, заставил более серьёзно посмотреть на окружающую жизнь и на своё будущее.
Именно там возникло у режиссёра Николая Ивановича желание создать фильм, который бы рассказывал о том, как и почему подарил ты ребятам свои веснушки.
Нас очень взволновал рассказ, какую интересную ты прожил неделю. И как много эта неделя дала тебе и твоим друзьям. Не случайно наш фильм мы и назвали так, как назвал её твой папа: «Удивительная неделя».
Я очень обрадовался, когда увидел, как серьёзно ты заинтересовался жизнью животных и растений. Из тебя получился по-настоящему хороший шеф над уголком живой природы. Твои друзья тоже нашли себя здесь. Они охотно мастерили и плотничали, с любовью выращивали растения, с интересом раскладывали образцы пород.
Ты так полюбил твой живой уголок, что даже когда мы вызвали тебя на киностудию, чтобы попробовать на главную роль, то есть дать тебе возможность осуществить, как ты мне говорил, «мечту всей жизни», я не увидел в тебе того горения, которое нужно всякому артисту, в том числе и очень юному. Ты явно скучал на съёмках. Все твои мысли были заняты зверюшками, птицами, рыбками. Ты только о них и говорил. С ролью ты не справился. И я был очень горд тобой, когда ты нашёл в себе мужество, посмотрев, как репетировала Лида, сказать: «Я так не сумею».
Труд актёра — очень тяжёлый труд. К нему надо иметь призвание. И очень много терпения. Лида их проявила. Тебе — не удалось. Я уважаю тебя за то, что ты понял это сам. И первый отказался от роли.
Сценаристу и режиссёру пришлось многое изменить. Ведь думали, что главную роль будешь играть ты. Потом уж решили героиней фильма сделать девочку, которую поручили играть Лиде. И всё-таки это фильм про тебя, про твою удивительную неделю.
Когда фильм будет готов и мы покажем его тебе, не огорчайся, что на экране не совсем так, как было в жизни. У искусства свои законы. Взяв за основу то, что рассказали нам ты и твои друзья, мы перевели язык жизни на язык искусства. Но главное, чему ты и твои друзья научились, мне думается, нам рассказать удастся.
Не огорчайся и тем, что ты не стал моим «сыном». Ты стал гораздо больше для меня, чем я предполагал вначале. Говорю тебе, старик, это от всей души: считаю тебя своим лучшим другом. И надеюсь, что это будет всегда.
Я знаю, что ты сейчас читаешь много природоведческих книг. В прошлый раз я подарил тебе рассказы замечательного писателя Бианки. Сейчас посылаю тебе «Жизнь животных» Брэма. Думаю, что она тебе понравится. Да и полезна будет. Кроме того, в перерыве между съёмками Лида привезёт тебе говорящего попугая. Прими его от меня.
Передай привет твоим папе и маме. Они мне искренне понравились. Бабушке Марии Александровне скажи, что я с большой благодарностью вспоминаю о её вкусных пирогах с рыбой, о доброте её и ласке. Анатолию Анатольевичу пишу отдельно.
А теперь до свидания. До свидания, мой хороший и дорогой друг Илья! Скоро мы пригласим тебя и Анатолия Анатольевича к нам на студию для консультации. Постановщик фильма Николай Иванович и я очень дорожим вашим мнением.
Тебя и всех ребят обнимаю.
Кирилл Яковлев.
Перечитал письмо и решил приписать ещё несколько строк. Помнишь, во время нашей последней встречи я спросил тебя: «Ильюша! Ты уже хотел быть космонавтом, трубочистом, фокусником, клоуном, милиционером, киноартистом. Кем хочешь ты быть теперь?» Ты ответил, не раздумывая: «Зоологом!» И тут же дал честное пионерское, что это на всю жизнь. Я быстро отошёл от тебя и сделал вид, будто не расслышал того, что ты сказал. Честное слово происходит от слова честь. Им не бросаются. А у тебя в жизни будет много ещё соблазнов. Ведь, положа руку на сердце, ты и сейчас не можешь не признаться, что наряду с серьёзным увлечением животными ты начал интересоваться образцами пород, а значит, геологией и археологией. Чем старше ты станешь, тем больше захочешь узнавать. Тем шире у тебя будет кругозор. Тем вернее нащупаешь ты и свой жизненный путь. Честное же слово ко многому обязывает. Тем более — честное пионерское! Дорожи им!»