Из записок А. Е. Розена

«…11 декабря поехал к Репину, где к большому неудовольствию моему застал до 16 молодых офицеров нашего полка, рассуждавших о событиях дня и частью уже посвящённых в тайны главного предприятия. Мне удалось отозвать Репина в другую комнату, заметить ему неуместность и опасность таких преждевременных откровений, что в минуту действия можно положиться на их содействие. Юность легко приводится в восторг, нет ей преград непреодолимых, нет невозможности, — а чем больше затруднений и опасностей, тем больше в ней отваги. Из всех тут присутствовавших не было ни единого члена тайного общества, кроме хозяина.
12 декабря вечером был я приглашён на совещание к Рылееву и князю Оболенскому; там застал я главных участников 14 декабря. Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому, если к тому времени не прибудет из Москвы М. Ф. Орлов. Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упразднённым и ввести немедленно временное правление из пяти человек, по выбору членов Государственного совета и Сената. В числе пяти называли заранее Н. С. Мордвинова, М. М. Сперанского и П. И. Пестеля. Временному правлению надлежало управлять всеми делами государственными с помощью Совета и Сената до того времени, пока выборные люди всей земли русской успеют собраться и положить основание новому правлению. Наверно никто не знал, сколькими батальонами или ротами, из каких полков можно будет располагать. В случае достаточного числа войска положено было занять дворец, главные правительственные места, банки и почтамт для избежания всяких беспорядков. В случае малочисленности военной силы и неудачи надлежало отступить к Новгородским военным поселениям. Принятые меры к восстанию были неточны и неопределительны, почему на некоторые мои возражения и замечания князь Оболенский и Булатов сказали с усмешкою: „Ведь нельзя же делать репетиции!“ Все из присутствовавших были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех…»

Из сочинения историка В. О. Ключевского

«В Московском Кремле случилось странное, небывалое событие. Раз в конце 1564 г. там появилось множество саней. Царь, ничего никому не говоря, собрался со всей своей семьёй и с некоторыми придворными куда-то в дальний путь, захватил с собой утварь, иконы и кресты, платье и всю свою казну и выехал из столицы. Видно было, что это не обычная богомольная, не увеселительная поездка царя, а целое переселение. Москва оставалась в недоумении, не догадываясь, что задумал хозяин. Побывав у Троицы, царь со всем багажом остановился в Александровской слободе…

Отсюда через месяц по отъезде царь прислал в Москву две грамоты. В одной, описав беззакония боярского правления в своё малолетство, он клал свой государев гнев на всё духовенство и бояр, на всех служилых и приказных людей, поголовно обвиняя их в том, что они о государе, государстве и обо всём православном христианстве не радели, от врагов их не обороняли, напротив, сами притесняли христиан, расхищали казну и земли государевы, а духовенство покрывало виновных, защищало их, ходатайствуя за них пред государем. И вот царь, гласила грамота, „от великой жалости сердца“, не стерпев всех этих измен, покинул своё царство и пошёл поселиться гденибудь, где ему бог укажет. Это — как будто отречение от престола с целью испытать силу своей власти в народе. Московскому простонародью, купцам и всем тяглым людям столицы царь прислал другую грамоту, которую им прочитали всенародно на площади. Здесь царь писал, чтобы они сомнения не держали, что царской опалы и гнева на них нет. Всё замерло, столица мгновенно прервала свои обычные занятия: лавки закрылись, приказы опустели, песни замолкли. В смятении и ужасе город завопил, прося митрополита, епископов и бояр ехать в слободу, бить челом государю, чтобы он не покидал государства… В слободу отправилась депутация из высшего духовенства, бояр и приказных людей… Царь принял земское челобитье, согласился воротиться на царство, „паки взять свои государства“, но на условиях, которые обещал объявить после. Через несколько времени, в феврале 1565 г., царь торжественно воротился в столицу и созвал государственный совет из бояр и высшего духовенства… В совете он предложил условия, на которых принимал обратно брошенную им власть. Условия эти состояли в том, чтобы ему на изменников своих и ослушников опалы класть, а иных и казнить, имущество их брать на себя в казну, чтобы духовенство, бояре и приказные люди всё это положили на его государевой воле, ему в том не мешали».

Из воспоминаний А. Л. Извольского

«К концу моего пребывания в Петербурге положение не изменилось в благоприятную сторону: опубликование (…) сопровождалось в провинции целым рядом беспорядков и антиеврейскими погромами. Эти события застали врасплох графа Витте и вызвали непосредственно принятие контрмер при дворе.
Реакционная партия использовала случай, чтобы поднять голову и попытаться возобновить своё влияние на императора. Между этой партией и графом Витте завязалась ожесточённая борьба. После опубликования (…) граф Витте ожидал проявления взаимной уступчивости в различных общественных кругах, но вместо этого оказался объектом жестоких нападок крайне правых и левых и встретил полное равнодушие со стороны умеренных либералов. Когда я покидал графа Витте, чтобы отправиться в Копенгаген, то был поражён пессимистическим характером следующего его замечания: „(…) предотвратил немедленную катастрофу, но он не явился радикальным лекарством в создавшемся положении, которое до сих пор остаётся угрожающим. Всё, на что я могу надеяться, — это сохранить положение без больших потрясений до открытия Думы, но даже в осуществлении этой надежды я не могу быть вполне уверен. Новый революционный взрыв представляется всегда возможным“. Подобный пессимизм со стороны столь энергичного человека мог поразить не только меня; он находил своё объяснение исключительно в том глубоком разочаровании, которое Витте испытал в связи с непосредственными результатами издания (…), и сверх того — отсутствием сочувствия со стороны либеральной партии, чего он не мог предвидеть; на эту партию он возлагал большие надежды».

Из письма генерала Ф. Ф. Винценгероде

«…Ваше Величество повелеваете мне описать Вам подробности о том, что побудило главнокомандующего к оставлению Москвы: одна необходимость, Всемилостивейший Государь; ибо мы принуждены были примкнуться к городу в самой мерзкой позиции. Что бы ни говорили, но последствия достаточно доказывают, что сражение 26-го (Бородинское) было проиграно. Армия, а особливо левый фланг, понесли чрезвычайную потерю. Одна из причин, послуживших к проигрышу сражения, произошла, как меня уверяли, от беспорядка, поселившегося в артиллерийском парке, после того как убили графа Кутайсова; недостаток был также и в амуниции… Хотя и достоверно, что неприятель понёс равномерно чрезвычайную потерю, и может быть, более нашей, но он мог себя подкрепить на следующий день 4-м и 8-м корпусами, которые, прибыв поздно, не были в деле. На другой день сражения, 27-го, арьергард наш был атакован и опрокинут почти на армию, находившуюся в боевом порядке позади Можайска; ночью мы отступили и продолжали сии отступательные движения… до того времени, пока не прислонились в самой дурной позиции, в трёх верстах от Москвы…
1-го поутру князь Кутузов писал мне, чтоб я приехал к нему для переговоров. Я… отправился в главную квартиру, находившуюся в двух верстах от Москвы. Проездом я нашёл и увидел армию в так называемой позиции, в которой слишком неблагоразумно было бы ожидать неприятельского нападения. Князь принял меня очень хорошо, но он показался мне нерешительным, а время было дорого… Это было 1-го числа в полдень; тогда он ещё ни на что не решился; говорено было о позиции, об атаке, об отступлении. Слава Богу, что меня не почтили приглашением к совету. Я уже во весь день не видел князя, но узнал, что собран был военный совет и что решено было отступить. Но здесь я должен откровенно сказать, что я сего же был бы мнения, если б меня спросили, судя по положению главной квартиры и дурной позиции, в каковую упрятали армию и которая не была даже удобна для составления из неё наступательной колонны, если б положено было покуситься на атаку…»

Из автобиографических записок А. Н. Муравьёва

«Сколько знаменитых и славных генералов наших и отличных офицеров было убито и ранено в сей ужасной битве! Из них могу упомянуть только о некоторых, более мне известных: убиты были и потому без вести пропали Тучков 1-й, граф Кутайсов, полковник Гавердовский; ранены — князь Багратион, при защите своих флешей на левом фланге, Ермолов, при знаменитом отнятии им у французов Раевского батареи, которая после многих неприятельских атак переходила из рук в руки. Тут Ермолов необыкновенной распорядительностью и чрезвычайным мужеством выгнал неприятеля и отнял у него нашу батарею. Ещё очень много других известных лиц пало и у нас, и у французов; подробно о них упоминается в описаниях Бородинского сражения, в котором с 5 часов утра до 9 вечера более 1000 орудий с обеих сторон ядрами, картечью и гранатами разносили смерть между сражающимися, не говоря уже о более 200 000 ружей и других орудий и штыков, со зверством необыкновенного исступления наносивших смерть на близком расстоянии и в рукопашном бою. Ошибок, по мнению моему, было довольно с нашей стороны; первая и важнейшая была та, что мы, не ожидая, надлежащим образом не приготовились к отпору отчаянной атаки главных сил неприятельской армии на наш левый фланг, который был ключ нашей позиции. Другая: близость расстояния линии от линии, отчего неприятельские ядра долетали до двух гвардейских полков — Преображенского и Семёновского, — стоявших в резерве и которые без выстрела с их стороны потеряли много народа. Наконец, третья: малая подвижность верховного главнокомандующего Кутузова, стоявшего во всё время у деревни Горки, откуда и давал свои приказания, не обнимая зрением всего поля сражения».